Хозяин дома, в который нас привели, был, как я уже сказал, поп Иоко, из фамилии Пламенцев, многочисленнейшей и могущественнейшей в племени Болевичей на Цермнице. Сам он был могущественнейший и богатейший из своей фамилии. Вообще вся нахия Цермничская отличается духом особенной беспокойной живости, и с тем вместе особенной вспыльчивостью, сварливостью, непокорностью. Составляя самый крайний клин Черной Горы на юго-восток, стиснутый с одной стороны турецкою Албанией), с другой австрийским, некогда венецианским Приморьем, она долго не принадлежала к теократическому союзу черногорцев, была сама по себе, уединенным гнездом кровников – живописное сербское слово, происходящее от крови – то врагов, то друзей всем своим соседям, без различия языка и веры.

По соединении с Черною Горою, которое, особенно в отношении к восточной половине нахии, случилось весьма недавно, цермничане остались мятежнейшею частью вообще не отличающегося кротостью черногорского народа. Чаще всех они подвергались проклятию старого Владыки, то есть дяди нынешнего, который более любил действовать духовным, чем мирским оружием. Нынешний Владыка встретил в них самую сильную и опасную оппозицию при своих реформах.

Главой этой оппозиции был поп Иоко Пламенац. Он отвергал упорно все нововведения, особенно самое важное из них – денежную подать. «Если платить дань, – витийствововал он перед народом, – то за что мы ежедневно режемся с турками? Станем давать харачь паше в Скадар: так по крайней мере будем спать покойно!».

Был даже слух, что поп Иоко охотнее соглашался передать себя и всю Цермницу в подданство Австрии, обещавшей ему богатый пансион, чем вносить, впрочем, самую ничтожную подать в казну Владыки. Трудно было справиться силою с этим черногорским Мирабо. Его умаслили кое-как разными ласками, милостями, подарками. Младший брат демагога, Марко Пламенац, пожалован в сенаторы, и с тем вместе сделан сердарем Цермничской нахии. Из политической предосторожности за попом Иоком осталось только звание капетана. Но зато его осьмилетнему сыну Владыка обручил свою четырехлетнюю племянницу! По этой-то почти родственной связи, повелено было вести нас прямо в дом попа Иока: сколько для того, чтобы тем оказать ему уважительное предпочтение, столько и для-ради того, что на Черной Горе, несмотря на патриархальность нравов, за гостеприимство обыкновенно платится, и платится довольно дорого.

Сила и богатство попа Иока обнаруживались ярко самым его жилищем. Это было здание едва ли не великолепнейшее на всей Черной Горе, разумеется, после дворца Владыки: по крайней мере, мы ничего великолепнее не видали. Оно состояло из четырех этажей, каждый в одну довольно просторную комнату. Третий из них, составляющий бельэтаж, был омеблирован кроватью, убранною по-немецки, двумя деревянными стульями со спинками, лакированным столиком, зеркалом в крашеной раме и даже несколькими по стенам гравюрами австрийско-лубочной работы, изображающими сербских героев: князя Лазаря, Богдана Юговича, Марка Кралевича, и т. п. Я предоставил это святилище роскоши одному из нас, имевшему наиболее нужды в покое, а сам, со всею свитою наших проводников, считавших обязанностью этикета не оставлять нас ни на минуту, поднялся в самый верхний этаж, находившийся просто под крышкою дома. Там нашел я также кровать, на которую и повергся тотчас. Ассистенты наши, то есть старые приятели Иво и Нико и сам грозный поп Вуколе, расположились на длинной скамье, стоявшей перед огромным столом. К ним присоединились еще многие новые собеседники из Цермничан, пришедшие поздравить нас с благополучным прибытием. Все они закурили свои трубки и, не обращая особого внимания на меня, начали толковать меж собою.

Мы были гости незванные и нежданные. Оказалось еще, что на этот раз мы пожаловали вовсе не в пору. Хозяина не было дома. Еще накануне он вызван был австрийскою комиссиею, которая в то самое время приводила к окончанию давнишний спор между Черною Горою и Австрийскою Империею о взаимных границах. Вместо его явился хозяйничать брат, сердарь и сенатор Марко. Это хозяйничанье состояло в том, что он сел вместе с прочею братиею, закурил трубку, принял живое участие в беседе и только по временам обращался ко мне с вопросом: не угодно ли мне ракии или кавы, то есть водки или кофе?

Сначала я имел было намерение соснуть, чтобы возобновить истощенные силы. Но вскоре увидел, что это было решительно невозможно. Окружившие меня собеседники разглагольствовали, спорили, шумели безо всяких церемоний. Речь началась с животрепещущей новости, с погибели Джюра Пламенца, который принадлежал к одной фамилии с хозяином дома и с сенатором Марком. Впрочем, Марко не показал такого горячего участия в покойнике, как поп Вуколе. Рассказали две или три вариации его печальной истории, которые на этот раз и поп Вуколе слушал совершенно хладнокровно, только с глубоким вниманием. Затем разговор начал переходить из материи в материю. Рассуждали о границе с австрийцами, о нечестности каторских купцов, о смерти Измаил-Бега, о жалованье капетанам и перяникам, о переговорах с Герцеговинским пашою, о верном лекарстве от грозницы, то есть лихорадки, и прочая, и прочая… Ну точь-в-точь, как наши политики английских клубов, только лишь свободнее, шумнее и, кажется, в своем роде толковитее! Так прошло часа два или более. Наконец, к счастью, раздался под окнами визг гусли и с нею голос, кажется, бывшего нашего кормчего. Говоруны смолкли, и один за другим отправились вниз слушать певца. Остались только сенатор Марко и поп Вуколе. Я приподнялся со своего ложа, чтоб взглянуть на Божий свет сквозь единственное окно, в котором была рама, но не было стекол.

– Ты не спишь, господине, – сказал мне сенатор Марко. – Не угодно ли ракии или кавы?

Сказать правду, мне угодно было чего-нибудь посущественнее, именно поесть бы что-нибудь: у нас не было во рту ничего во весь день с раннего утра.

– Благодарствую, – отвечал я. – Дождемся до ужина.

– Я приказал заколоть для вас две курицы, – продолжал Марко, угадывая мою тайную мысль. – У брата повар немац: он приготовит их на-чудо. Жаль еще, что вы попали к нам в такое безвременье.

– Да, конечно, – отмолвил я. – У вас теперь семейное горе. Покойник Джюро был ваш родственник.

– О! Не оттого, – возразил Марко, – а оттого, что дом без хозяина. За Джюра мы отомстим, а жалеть об нем нечего. Ведь он был проклятый!

– Как проклятый? – спросил я с удивлением.

Но поп Вуколе перебил мой вопрос, сказав сухо:

– Ты врешь, Марко!

– Я вру? Да ты сам знаешь…

– Знаю я, что знаю. Если бы Джюро умер под клятвою, стал ли бы я петь