– Она машет рукою; она делает знаки, чтоб мы пристали к берегу. Верно, ей тебя нужно.

– Да мне ее не нужно, – отвечал он тем же сухим голосом, сохраняя то же положение.

Лодка пронеслась мимо Вранины. Показался еще один маленький холмик, плавающий среди волн. На нем белелось одинокое здание, особой архитектуры, ни на что не похожее. Перед этим зданием суетился человек в черногорском простом костюме. Вдруг он, этот человек, исчез в облаке дыма. Через несколько секунд раздался пушечный выстрел.

– Да это пушка, то есть пушка по-нашему, по-русски, – сказал я. – Как она попала сюда?

Надобно сказать, что пушкою у черногорцев называется наше ружье. Пушку же нашу они зовут по-турецки – топ.

– Откуда? – подхватил один из гребцов. – Это из тех топов, которые наши украли у турков из Жабляка. Владыка построил здесь кулу, дал топ и поставил гарнизон против турчина.

– А как велик этот гарнизон?

– Два человека, – отвечал простодушно гребец. – Теперь, впрочем, остался только один. Другой отправился вчера в Цетине за хлебом.

Мы невольно переглянулись друг с другом, хотя уже привыкли не удивляться.

Островок, на котором находится эта любопытная твердыня – его назвали нам Лесандер – был уже последний. За ним открылось озеро во всю длину свою, простирающуюся верст на пятнадцать. В самом конце озера, там где оно выпускает из себя реку Бояну, текущую в море, белелись стены Скадара, резиденции паши, могущественного повелителя Албании, располагающего восемью-десятью тысячами солдат, находящегося в непрерывной войне с Черною Горою. И мы плыли здесь спокойно, бесстрашно – под прикрытием гарнизона из двух человек с одною украденною пушкою… Согласитесь, что тут было несколько поэзии!

Не успела прочиститься перед нами поверхность озера, как на ней запестрело множество лодок, ехавших к нам навстречу. Это были черногорцы, возвращавшиеся с устья речки Цермницы, где накануне был сейм, то есть базар. Каждая лодка, встречаясь с нами, салютовала нам, по крайней мере, одним выстрелом. Наши перяники, и даже гребцы, не жалели со своей стороны пороха. Даже больной купец выстрелил несколько раз из своего ружья дрожащими руками. В горах пробудилось громкое эхо, передававшееся из ущелья в ущелье грохочущими перекатами. Только молчали угрюмые башни Жабляка, темневшего тучевым пятном на веселом, безоблачном небе юга.

Вдруг одна лодка молчаливо выровнялась с нами. Она бежала с особенною быстротою. На ней из толпы простых черногорцев выдавался один ловкий и красивый молодец, очевидно, перяник. Наши Иво и Нико в один голос вскрикнули:

– Помози Боже!

И два выстрела полетели вслед за этим обыкновенным приветствием черногорцев.

– Помози Боже! – повторил мрачно перяник.

Но ответного выстрела не было.

– Что ж ты? – вскрикнул с живостью Иво. – Или нет у тебя пороху?

– Порох есть, да нет на душе радости.

– Как так?

– Джюро Пламенац вчера ночью сложил голову.

Иво и Нико испустили громкий крик. Гребцы выпустили из рук весла. Поп Вуколе вскочил с быстротою молнии, с яростью льва: рука его машинально схватилась за ружье.

– Джюро Пламенац? – вскричал он, сверкая дико глазами. – Джюро Пламенац? Как и где? Стойте!

– Да, поп Вуколе! – отвечал зловещий перяник, приказав приостановиться своей лодке. – Джюро Пламенац, твой крестный сын, храбрый юнак! Вчера ночью, на Сеоце, он столкнулся с пятью неверными. Двое из них пали. Но число сломило силу. Прежде чем наши, заслышав выстрел, успели приехать на помощь, разбойники уже сняли молодецкую голову. Еще один остался на месте. Двое остальных во мраке ночи спаслись бегством. Джюро кончил со славою. Вот три головы, которые мы везем за его голову Владыке.

И он поднял три мешка, сквозь которые сочилась еще кровь.

Несколько минут продолжалось угрюмое молчание. Встречный перяник махнул наконец рукою, и лодка с ужасными трофеями помчалась.

– Бедный Джюро! – сказал поп Вуколе после продолжительной паузы, голосом тихим, в котором изобличился глухой трепет чувства. – По крайней мере, он нашел теперь покой. Вечная ему память!

Он спустил курок своего ружья и долго смотрел на озеро, безмолвный, как будто преследуя свой выстрел. Прочие все дали также по выстрелу, провозглашая дружным хором:

– Вечная память!

– Нико! – сказал потом поп Вуколе, обращаясь к младшему перянику. – Ты умеешь петь. Завтра утром, в Болевичах, мы отпоем с тобой панихиду по покойнике.

– Аты, – примолвил он, обратясь к купцу из Скадара, – скажи ты, как приедешь, своему паше, чтобы он готовил еще десять голов за голову Пламенца.

Сказав эти слова, он опустился опять в лодку и принял прежнее положение. Но он не остался недвижимым по-прежнему. Длинные, жилистые руки его беспрестанно меняли место. Он хватался то за ружье, то за трубку, то даже за мою палку. Наконец, вероятно, устыдясь своего волнения, он приподнялся медленно, осмотрелся вокруг, взял с колен моих табачный кисет, не говоря ни слова, долго рассматривал его со вниманием; потом набил из него свою трубку, высек огня, закурил, и снова растянулся поперек лодки.

Гребцы уже гребли. Иво обратился к кормчему:

– Ты бы, Мато, спел нам песенку про Джюро?

Мато не отвечал ничего. Но через несколько минут затянул дрожащим, прерывистым голосом:

Све у славу Бога истинога,

И у здравлье Царя московскога,

И нашего Владыка светога…

Так обыкновенно начинаются все героические песни черногорцев.

* * *

Прекрасен уголок, который черногорцы называют Цермницей. Это самый нижний и вместе самый южный уступ их заоблачного гнезда. Здесь суровость горной атмосферы смягчается; студеная мгла, отрясаемая ледяною маковкою Ловчина, достигает сюда теплыми дождями или освежительной росой; нет свирепой боры, нет и удушительного широкко затем, что море, из-за которого приносится это тлетворное дыхание тропиков, всё еще отгорожено высокими планинами. Измученные смертным однообразием голого камня, из которого сгромождена Черная Гора, вы с неописанным наслаждением встретите здесь снова всю роскошную растительность юга: янтарь и пурпур винограда, золото апельсинов, сизые кудри маслин, атласную зелень широколиственных смоковниц. Нынешний Владыка недаром в своих стихотворениях называет Цермницу черногорской Италией!

День склонялся к вечеру. Мы давно уже были в пристани, на ночлеге, отведенном нам, по приказанию Владыки, в доме попа Иока, главаря племени Болевичей в нахии Цермнической. Не столько плаванье, сколько путешествие пешком с берегов озера до назначенного нам приюта, изнурило нас донельзя. Более часа надо было карабкаться вверх по крутизнам, через потоки, лепясь нередко по узкой стежке вскрай глубоких обрывов. К истощению наших сил и терпения, в самое это время набежала горная, пролетная тучка, которая тем не менее в несколько секунд окатила нас с головы до ног, как из ведра.