Преступления…

И всё же не думаю, что новые обстоятельства – заслуга высших сил.

Вряд ли.

Я вышел из лифта. Большая зелёная цифра подтвердила, что я оказался на правильном этаже – на восьмом. Впереди были стеклянные двери.

Я прошёл сквозь них.

В моей руке был зажат прямоугольный пропуск размерами десять на шесть сантиметров. Он был сделан из плотного картона и имел желтый цвет.

«117».

Именно это увидел хмурый санитар, когда я показал ему пропуск.

– Направо. Потом налево.

Я повиновался.

После двух поворотов я снова прошёл через стеклянные двери. Другие. Эти были в другом месте. И они были распахнуты. Не нужно было прилагать усилия, толкать дверь, придерживать. Всё уже было сделано до меня. За меня. Но не для меня. Точнее не для одного меня.

– Здравствуйте.

Ноль реакции. Никто даже не обернулся. Несколько очередей к разным кабинетам безмолвно перегородили собой проход коридора.

О, сегодня именно в этом состояла жизненная цель трёх-четырёх десятков людей.

И несложно было догадаться, что мне была прописана своя очередь.

– Дададзе? – спросил я у первого попавшего под руку человека.

Нет?

Снова никакой реакции. Все эти люди в коридоре не замечали меня и не замечали друг друга. Они просто стояли. Выстаивали свою очередь.

Было бы проще, если бы мои контрольные осмотры каждый раз происходили в одном и том же месте. Однако врачи и прочие специалисты, исполнявшие мое корректирующее лечение, постоянно менялись. Они появлялись и исчезали. А лечение всё шло и шло весьма загадочной дорогой.

– Посторонись.

Если уж от других я не смог добиться учтивости, то и самому мне было не до этикета. Локти были мне в помощь.

«853» – номер кабинета я ранее записал на руке, чтобы потом не забыть.

Этот кабинет я обнаружил тяжелым трудом. Под дверьми стоял седой невысокий сгорбленный старичок.

– Вы сюда? – спросил я у него.

Он медленно поднял на меня угрюмый трясущийся взгляд.

– Нет.

Его мутный от катаракты взгляд сказал многое.

Пугающая апатия!!!

И я поспешил инстинктивно отвести глаза. Мне и своей апатии хватало.

– Простите.

Я немного подвинул старичка. И в глаза смотреть больше не пытался.

Зачем бы мне хотелось это сделать? Чтобы увидеть своё будущее?

Нет уж. Дудки!

Разумнее было толкнуть дверь. Разумнее было войти в кабинет. А там меня уже ожидал сам глубокоуважаемый Руслим Магомаевич Дададзе.

Или это я его ждал?

Наверное, уже около месяца. Я как чувствовал, что скорее рано, чем поздно у меня всё-таки случиться встреча с главным специалистом по запущенным случаям.

И вот это произошло.

– Как себя сегодня чувствуете? – спросил доктор.

– Плохо.

– Для этого есть причины?

– Да.

– Какие?

– Их много.

– А подробнее?

– Серьезно?

Это был крупный мужчина. Большие руки, большие плечи, большой торс, большая голова. Всё у него было большое. Только вот ум оказался маленький. И поэтому до него доходило медленно, с опозданием.

– Мне нужно знать.

Да о чем он собственно говорил?

Он что не знал?

Сидел тут передо мной в своём распахнутом белом халатике и включал «дурочку».

– А вы не знаете?

– Нет.

– И не догадываетесь?

– Нет.

– Но разве не вы заставляете меня пить таблетки горстями и закапывать в глаза пять-шесть раз на дню одиннадцать наименований препаратов?

– Нет.

– А кто?

– Другие врачи.

– Твари!

– Это всё для вашей пользы.

– Вы уверены?

– Да. Сама суть нашей клиники помогать вам и таким как вы.

– Таким как я?

– Говоря научным языком, лицам, неспособным воспринимать мир в его истинном свете.

Этот новый разговор зашёл в свой прежний классический тупик. И я не видел смысла продолжать спорить.

– Хорошо.

– Вы согласны?

– Согласен.

– Что-то ещё?

– Я хочу знать, когда всё это закончится.

– А что? Вы куда-то торопитесь?

– Я устал.

Глаза доктора встрепенулись. Но не жизнь проснулась в них. Всего лишь блеклый интерес изможденного жизнью садиста.

– От чего? От жизни?

– Нет.

– От вашего ошибочного мировоззрения?

– Нет.

– От упрямства?

– Нет.

– Тогда что вас гнетёт?

– Вы и всё это гребаное лечение.

Доктор медленно выдохнул своё разочарование. Ведь он так отчаянно надеялся разделить со мной свои собственные чувства.

Ужас.

– Ещё месяц. А там посмотрим.

Он сделал пометку в большом журнале красными чернилами.

– Впрочем, решаю не я. У вас же завтра повторное слушание в суде?

– Так точно.

– Желаю удачи.

– Удача здесь не при чем.

Мое замечание неожиданно пробудило в докторе зачатки интеллекта. Некие призраки умных мыслей проступили на его лице. Но всё это было пустое.

– Как же… Как же…

Я скривился в злой ухмылке. Меня рассмешила моя бурная фантазия. Именно она заставила меня посмотреть на очередного мучителя с другой точки обзора. Она указала мне на его глупую карикатурность.

– Вы напоминаете мне страуса, – сказал я.

Губы доктора надулись. Однако думать губы не умели. За это отвечал другой орган.

– Пиздец как, – добавил я и откинулся на спинку стула.

Я расслабился. Уже стало ясно, что сдержанность и правильная осанка не помогают в решении проблем. А ещё я убедился, что играть по правилам совсем не мое призвание.

И потому неудивительно, что доктор Дададзе тотчас воспринял мое миронастроение как вызов.

– Вы – хам, – заявил он.

– Наверное, – ответил я.

– Это связано с вашей матерью?

– Не всё в этом мире связано с моей матерью.

– Это неправильно.

– А я думаю вот так.

Теперь мои слова заставили врача дергаться. Его большая голова вертелась то вправо, то влево. Так что снова на ум пришла ассоциация со страусом или с какой другой птицей, пытающейся своей маленькой головкой на тонкой шее понять большой и страшный мир. Только тут голова не была маленькой, а шея была короткой, утопающей в большом и грузном теле.

– Вы у меня нарываетесь.

– И что вы сделаете? Что ваша медицина со мной ещё не делала?

Чтобы было удобнее надсмехаться и закидывать ногу на ногу, весело покачивая в воздухе ботинком, я легонько сдвинул стул назад, подальше от врачебного стола.

– Кажется, ваш арсенал изуверства уже исчерпан. И ничего не помогает.

Я плавно перешел к издевательствам. Смотрел в глаза и издевался. Стебался над чёртовой медициной Спинтауна, которая не лечила, а черт знает чем занималась.

– Вот так.

Глаза доктора Дададзе медленно налились кровью. Но на этом весь гнев и закончился. Гнев оказался кастрированным. Не последовало ни грязных грубых ругательств, ни ударов кулаком по столу. А глаза – покрасневшее пристанище последней злости, так и остались запертыми, глубоко посаженными между мясистыми щеками и мясистым носом.

Было, конечно, ещё кое-что. Легкое скольжение ладони по короткостриженым седым волосам. Но