У коридора оказалось много разных рукавов, много ответвлений, ведущих к разным дверям. За этими дверьми мы обнаружили столы, стулья, компьютеры, вазы с цветами, чайники. Нашлись даже пепельницы с недокуренными, но затушенными сигаретами. Однако того, о чем я говорил, не было нигде. И это было непонятно.

– Ты уверен, что тебе не приснилось?

– Уверен.

Мы как раз стояли там, где должен был стоять большой экран. Но его не было на положенном месте. И потому нельзя было совершить видеозвонок отвратительной старушке, курящей трубку на длинном мундштуке и устанавливающей свои правила. Отсутствие экрана исключало возможность плюнуть в её наглую уродливую рожу.

– Он был здесь?

– Точно.

– И бабуся?

– Была.

– А ещё странная лаборатория, где пилили мозги, а потом их полоскали?

– Да.

– И ты прирезал где-то здесь медсестру?

– Да.

– Занимательно.

Я мог бы вспылить и обидеться на недоверие в свой адрес. Но я и сам был заинтересован в правде. Или хотя бы в понимании происходящего.

– Я рассказал тебе всё. Но если тут никого не было, если мне всё мерещилось, то на кой черт ты появился здесь? Да ещё и спецназ привёл. Искал ты точно не меня. Так что ты искал? Кого ты искал? Ответь, наконец!

О, выражение лица Мадлена Пихаевича с потрохами сдавало болезненное наркоманское желание вернуться к старым привычкам, натянуть эмоциональную маску и таки спрятаться от необходимости препарировать правду.

– Я прав?

– Ты прав.

Без маски он сдался.

– Так что происходит?

– Это зачистка.

– У-м-м…

Неожиданно.

Или же всё-таки вполне логично?

Странных одиозных людей всегда проще уничтожить, чем исправить или привлечь к ответственности. Меньше проблем, меньше отчетности. Только нужно действовать скрыто, практически из-под полы.

Вот и неудивительно, что люди с нашивками «АБА» прятались за мусоркой этим прекрасным летним днём. На них действовал ноль желания быть замеченными или оставить после себя криминальный след любого размера.

– Вы что здесь незаконно?

– Тише-тише.

О, старые-добрые адвокатские старания Мадлена Пихаевича снова проявили себя во всей красе.

– Не надо так говорить.

– Почему?

Я зло усмехнулся.

– Мне-то скрывать нечего.

Мадлен скривился, сжался, потом выдавил из себя:

– Но мы же теперь в одной лодке?

– С чего это?

– Ты согласился сотрудничать.

– И что? На криминал я не подписывался.

– А что есть криминал? Разве не то, что здесь творилось до нашего прихода?

Я призадумался.

Слишком много этики и морали свалилось в одну кучу. И было уже сложно разобраться, где право, а где лево.

– Я просто хотел справедливости.

– Или мести?

Морально-этическое равновесие в моей голове продолжало колебаться.

– Кровавой мести?

С позиции логики Мадлен Пихаевич был прав. Но чья это была правда? Вездесущего Универсума, которого кто-то взял и выдумал? Или всё-таки где-то рядом существовало нечто более реальное и объективное?

Я не знал.

И я устал стоять и спорить.

– Зачистка чего? – спросил я, игнорируя все предыдущие словесные распри.

– Сегодня на экстренном заседании совета директоров этот секретный проект предыдущего руководства был расценен как дискредитирующий. Совет решил его ликвидировать.

– Совет? Или это решил Он?

– Разве есть разница.

Разницы действительно не было. Ни тогда, ни сейчас. Новая метла мела по-новому. И сегодня она хотела вымести к чёртовой матери Ксюшу, бабусю в парике и прочую компашку.

Логика? Этика? Мораль?

Нет. Всё это лишь вялые оправдания. А я тут вписался лишь мимоходом по глупому стечению обстоятельств.

– Значит, я пойду?

В здании было пусто. Люди с оружием в руках обыскали его и ничего не нашли. Мне некому было мстить. И я решил было, что предприятие закончено. Но нет!

– Ты не можешь уйти.

Я удивленно взглянул на Мадлена как на идиота.

– Почему это?

– Ты – преступник.

– Я?

Мои уши едва не свернулись в трубочку.

– Я – преступник? Ты что офонарел?

Из-за недоумения и негодования я едва не бросился на бывшего адвоката, но двое или трое с нашивками «АБА» остановили меня и прижали к гипсокартонной стене.

– Какого лешего вы творите?

Я пялился одним озлобленным глазом в сторону человека, который был обязан объясниться. Но он не торопился. Он достал из нагрудного кармана пиджака бело-голубой платочек и аккуратно утёр им проступивший пот со лба. Полминуты спустя у него созрел ответ.

– А чего ты хотел?

– Порядочности. Преданности.

Слова плохо просачивались сквозь прижатые к стене губы.

Мадлен снова скорчил кривую гримасу. На этот раз в ней в большей степени проявилась брезгливость. Словно употреблённые мной слова показались ему разносчиками чумы.

Эмоциональной чумы.

– Глупец! – заключил бывший адвокат.

– И он тебе позволит?

– А почему нет?

– Я нужен ему.

– Был нужен. Вскоре он поймёт, что есть и другие возможности. А ты будешь спокойно сидеть в тюрьме. Нам сейчас очень нужен идеальный козел отпущения. Иначе всё наебнётся и тогда всем несдобровать.

Мадлен Пихаевич сделал знак своим людям и меня отпустили. Я смог выпрямиться и отстранить своё лицо от шершавой гипсокартонной поверхности.

– Просто прими это, – посоветовал он.

Сунув бело-голубой платочек обратно в карман, он собрался уходить. Но я не отпустил его.

– Кто она? – я требовал ответ.

Горечь и усталость – это было в глазах бывшего адвоката. Словно он очень хотел рассказать, но не мог.

А я так ждал, надеялся и верил…

Глава двенадцатая

Прошёл месяц. Затем два. Три. Медленные тягучие дни начинались и заканчивались. Свет в моей больничной палате зажигался и потухал. Словно в порядке вещей. Словно время перестало иметь цену и цель. Словно мир похоронил меня в четырёх белых стенах.

Так что, в конечном счете, безоговорочно и надменно в трубу улетело целых полгода моей жизни.

Полгода!!!

Для кого-то такая потеря могла бы показаться многозначительной, для кого-то – неинтересной. Для меня же эти полгода просто не имели качественной характеристики. Они расценивались мной как вечность. Причём это была очень мучительная вечность, не имеющая в себе ни намёка на лучик света. Долгая, грузная, тяжелая, возможно самая ужасная вечность. И она досталась мне.

За что?

Этот вопрос я не задавал раньше. Вот и теперь не собираюсь снисходить до подобной жалости к себе. Причин наказать меня у Вселенной всегда было предостаточно. Было много