Месье Ивон щелкнул пальцами перед носом Полетты. Та возмущенно взглянула на него.

– И, может быть, она не та, та ява на Бродвее, да, но зато мне всех она милее…

Хорошее настроение месье Ивона было заразительным. Полетта расслабилась и начала ритмично покачивать головой. Месье Ивон улыбнулся и принялся постукивать себя по коленке, как по большому барабану.

– И, может быть, они не те, девчонки на Бродвее…

Полетта не могла сдержать улыбки, глядя на то, как он раскачивается, прижавшись животом к рулю маленького драндулета. Месье Ивон страшно фальшивил, но вкладывал в пение всю душу.

– Давайте, мадам Полетта, теперь вы!

– И, может быть, она не та… – пропела она слабым голосом, какой часто бывает у пожилых людей.

– Громче!

– О, месье Ивон, я вас прошу!

– …Да, но зато мне всех она ми-и-и-и-илее…

Месье Ивон поднял руки, изображая игру на саксофоне; Полетта ухватилась за руль, когда старый «Рено» вильнул на обочину.

– Месье Ивон!

Эта песня напомнила Полетте печальную историю любви месье Жоржа. «Бедный, бедный», – подумала она.

Накануне вечером она перечитывала одно из его писем. Теперь она была почти уверена, что ни на одно из них не было ответа. И на это есть две вероятные причины: либо они так и не дошли до Нью-Йорка, либо они попали в чужие руки. В своих письмах месье Жорж часто упоминал какого-то мужчину, кажется, партнера по танцам Глории. Тот, должно быть, имел сильную власть над девушкой. Не он ли положил конец роману между великой Глорией и молодым французом, которым, вероятно, и был месье Жорж?

Полетта не любила мыльные оперы, но она должна была признать, что эта история ее захватила. Человек на протяжении нескольких месяцев писал письма, каждый день ожидая ответа, и не получил его. По крайней мере, так ей казалось. Одно из писем особенно тронуло ее.

Гавр, 4 июля 1953 года

Глория,

хотел бы я набраться мужества и сказать тебе, что это мои последние слова. Но я слишком хорошо знаю себя, чтобы не понимать, что буду продолжать любить тебя, пока жив. Вчера я весь день ждал тебя в порту. Я смотрел, как один за другим спускаются пассажиры, и надеялся увидеть наконец твое милое лицо. Какое на тебе будет платье? Наверное, желтое с кружевом, то, что напоминает мне подсолнух. Пароход с ревом пронесся через туман, входя в гавань. Как же я завидовал этому морскому чудовищу, в распоряжении которого ты будешь находиться еще несколько минут. Наконец он все же причалил и высунул свои длинные металлические языки, по которым тут же двинулся поток пассажиров. Я следил за каждой шляпкой, каждым платьем и каждой улыбкой. Я переводил взгляд с одного лица на другое, боясь потерять тебя, еще не успев найти.

Вскоре вышли все пассажиры первого класса, но тебя так и не было видно. Сердце мое выпрыгивало из груди. Не спрашивай меня, какая была погода, что я ел на завтрак и тошнило ли меня от запаха мазута. Я помню лишь то, что сердце мое билось так сильно, что у меня болело в груди.

Я подождал, пока второй класс спустится с корабля, – вдруг ты познакомилась с кем-то и решила сменить палубу? Когда матросы начали выгружать багаж, у меня появилось дурное предчувствие. Я дал двадцать франков парню, который пустил меня на борт. Я обыскал все каюты, все коридоры, все палубы и все закоулки. Но тебя же не было на судне, правда?

Я показывал фотографию, которую всегда ношу с собой, каждому встречному. Никто не помнил, чтобы видел твое лицо. А потом наступила ночь. Один из матросов подошел ко мне и сказал: «Ох уж эти женщины, да?» – после чего оставил меня в одиночестве на причале.

Сейчас уже около полуночи. Я оказался один в комнате, которую снял для нашей встречи.

Шампанское нагрелось. Столик, накрытый для нас двоих, печально стоит посреди комнаты.

Ох уж эти женщины, да?

Глория, сегодня я зол. Тупая злость давит мне на виски и разрывает внутренности.

Почему?

Почему ты не села на этот чертов пароход? После всего, что мы пережили вместе, после всех обещаний и мечтаний? Здесь есть все, чего ты можешь захотеть! У меня есть деньги, есть любовь, которой так много, и я не знаю, что с ней делать. У нас была бы большая квартира возле Елисейских Полей. Ты могла бы танцевать целыми днями, а вечером мы ужинали бы в лучших ресторанах: ты, я и Париж.

Горе переполняет меня и берет верх над злостью. Напиши мне, Глория. Ответь мне. Я же не знаю, что тебе еще сказать.

Бодрый голос ведущего вывел Полетту из задумчивости. Месье Ивон сильным толчком локтя открыл окно. Вместе с ветерком в салон ворвался аромат цветов и свежескошенной травы.

– О! Вы только послушайте! – воскликнул месье Ивон.

Полетта подскочила. Он немного прибавил звук.

Посмотри…

Солнце встает…

Нежно…

Над городом…

Месье Ивон тут же принялся петь во весь голос:

– Ничего не нужно, хочу лишь тебя, как никого другого…

Полетта, внезапно развеселившись, подхватила:

– Видишь этот день, он похож на любовь…

Они отвечали друг другу радостно и убежденно. Месье Ивон, словно новоиспеченный Казанова, признавался в любви старушке, крича в невидимый микрофон.

– Ничего не нужно, люблю лишь тебя, как осень любит красный цве-е-ет…

Полетта и месье Ивон в унисон мотали головами. К черту дурные вести! Взявшись за руки, старушка и усатый великан подпрыгивали, как беззаботные гуляки на деревенском празднике, крича во все горло, без стыда и стеснения. Они покатывались со смеху в старой колымаге. Каждый новый куплет добавлял им веселья.

– Ничего не нужно, хочу-у-у лишь тебя-я-я…

Высунувшись в окно, мадам Полетта пела от всей души, а месье Ивон со смехом хлопал себя по колену.

Вдруг на обочине появился жандарм и помахал им жезлом. Месье Ивон, увлекшись музыкой, не заметил его. Никто из них не услышал сирену, которая призывала их остановиться.

Люблю, когда ты обнимаешь,

Когда целуешь ты меня…

Как хорошо с тобою мне,

– А мы так любим друг дру-у-уга…

– Ничего не нужно, хочу лишь тебя, как никого другого…

Месье Ивон и Полетта плакали от смеха, не в силах больше петь, их щеки болели оттого, что они столько смеялись. Когда дорожный патруль наконец догнал их, двое жандармов не cмогли сдержать улыбки, увидев, как хорошо одетая старушка с пылкостью признается в любви своему пузатому водителю. Увлеченные голубки снова залились неудержимым смехом, не обращая внимания на представителей закона.

– Ваши документы, пожалуйста, месье…

Месье Ивон подпрыгнул, увидев лицо, наклонившееся к окну. В ужасе он схватился за сердце. Надо сказать, они его здорово напугали! Не пристегнутый ремнем, со слезами на глазах, сидя в автомобиле с включенной на полную громкость музыкой, он поспешно протянул жандарму свои права, опустив голову, как ребенок. Полетта, которая все еще хихикала, не в силах сдержаться, убавила громкость радио и выглянула в окошко водителя:

– Простите, месье жандарм. Это все из-за меня, я так люблю эту песню…

Она прикусила губу, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы удержаться от смеха. Жандарм просмотрел документы, убедился, что они в порядке, и заглянул внутрь машины. Пользуясь случаем, Полетта одарила его такой нежной улыбкой, что молодой лейтенант смягчился.

– Ладно… На этот раз так и быть. Но не попадайтесь мне снова… Хорошо?

Месье Ивон спокойно тронулся с места, но теперь ремень перетягивал его живот, а радио молчало. Полетта хихикала рядом, как девчонка.

Через десять минут, уже посерьезневший, месье Ивон остановился перед приемной врача.

– Ну вот и приехали, мадам