– Ты так напоминаешь мне ее, – помимо воли произношу я.

Беатриса замирает, держа в руках хлопковую блузку.

– Ты имеешь в виду Люси? – Это сказано почти шепотом, и я киваю, не в силах вымолвить ни слова. – Я воспринимаю это как высший комплимент.

И только когда я возвращаюсь в свою комнату и натягиваю через голову платье от Элис Темперли, меня осеняет. Я никогда не говорила ни Беатрисе, ни Бену, как зовут мою сестру.

«Откуда ты знаешь, что ее звали Люси?»

Друзья Беатрисы должны были прийти в семь, но когда я захожу в гостиную в пять минут восьмого, там пусто. Французские двери, ведущие на террасу, открыты, и солнце льется внутрь, высветляя деревянные половицы. Белый вышитый тюль, который Беатриса купила в Индии – «по выгодной цене, милая», – колышется на легком ветерке, и откуда-то доносится отчетливый запах сигаретного дыма.

Я прохожу по комнате, поднимая, осматривая, а затем ставя на место деревянного Будду, вазу эпохи Мин, заключенную в рамку фотографию молодой пары, обнимающей друг друга за плечи, – наверное, родители Беатрисы и Бена, – и все это время пытаюсь подавить странное ощущение, лежащее тяжелым грузом у меня внутри.

«Беатриса назвала мою сестру по имени – должно быть, она погуглила сведения обо мне».

Очевидно, она знает обо мне гораздо больше, чем утверждает; Бен, вероятно, тоже. Мне вдруг становится жарко от стыда: они знают, что я стала причиной смерти Люси. Как Бен может даже смотреть на меня, не говоря уже о том, чтобы меня целовать? Как Беатриса могла пригласить меня жить в этом доме? Я вглядываюсь в лица молодой пары на фотографии. Им на вид чуть за двадцать – время первой стадии влюбленности, – они стоят, прильнув к стволу огромного дуба. Женщина одета в расклешенные джинсы и клетчатый топ, у нее такие же медового цвета глаза и вздернутый нос, как и у ее дочери. Мужчина со стрижкой «перышками» и бакенбардами смотрит на нее с обожанием, и он – копия Бена. Они тоже умерли, как и Люси, с той лишь разницей, что Беатрисе и Бену не в чем себя упрекнуть.

– Наши родители. – Голос Беатрисы заставляет меня вздрогнуть, и я оборачиваюсь и вижу, как она вплывает в открытые двери. Она снова переоделась, и теперь на ней кремовое платье длиной до колен, которое придает ей совершенно неземной вид. Должно быть, все это время она была на террасе. Я сжимаю в руках фотографию, парализованная страхом, как будто меня поймали за кражей королевских драгоценностей.

– Я не пыталась вынюхивать… – лепечу я.

Беатриса качает головой:

– Не глупи. – Она берет фотографию из моих рук, нежно поглаживая большим пальцем стекло рамки. От нее пахнет сигаретами. – Ее звали Маргарита. Я всегда считала, что это очень красивое имя. Хотела бы я помнить ее – ну, их обоих… но мы были совсем маленькими, когда они умерли.

Я понимаю, что маргаритки, которые в этом доме повсюду, как и те украшения, которые она создает, – дань памяти матери, которую Беатриса почти не знала. Я делаю глубокий вдох. Мне нужно это сказать, чтобы разрядить обстановку.

– Ты ведь знаешь, верно? О том, как умерла моя сестра-близнец, Люси?

Она застывает и медленно ставит фотографию на каминную полку, а затем поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

– Ох, Аби. – Она берет меня за руку и ведет к одному из диванов. – Я помню, что прочитала об этом в газете, вот и все. Это произвело на меня впечатление, потому что я тоже близнец. Но я ничего не пыталась вынюхивать.

Звучит правдоподобно, и я припоминаю, что в первый день нашей встречи, когда я назвала свою фамилию, в ее глазах мелькнул огонек узнавания. Кавендиш – не та фамилия, которую можно услышать каждый день, но, вероятно, именно поэтому она и запоминается многим. Но это не значит, что она искала сведения обо мне.

– Так ты знаешь, что я убила ее? – Я складываю руки на коленях, обтянутых зеленым шелком чайного платья, не в силах встретиться с ней взглядом.

– Ты не убивала ее, Аби.

– Это я виновата в автокатастрофе. – В горле клокочут рыдания, тошнота захлестывает меня, когда я вспоминаю ту ночь и все, что случилось потом. – Я была за рулем. Это была моя вина.

– Это был несчастный случай. Просто несчастный случай. Погода была плохая, было темно, это могло случиться с каждым. Пожалуйста… ты должна это оставить позади.

– Не думаю, что смогу, – отвечаю я, с трудом сдерживая слезы. – Не думаю, что когда-нибудь смогу перестать наказывать себя.

– Люси хотела бы, чтобы ты так с собой поступала? – резко спрашивает Беатриса, и когда я поднимаю взгляд, то вижу в ее глазах отблеск гнева. – Потому что я знаю, что если бы такое случилось со мной, если бы Бен нечаянно стал причиной моей смерти, я не захотела бы, чтобы он продолжал наказывать себя до конца своих дней.

Она берет мою ладонь и сжимает ее, а затем более мягким тоном добавляет:

– Я бы хотела, чтобы он был счастлив, Аби. Я бы хотела, чтобы он жил.

Я чрезвычайно дорожу ее мнением; в конце концов, она может понять меня, ведь она сама близнец. Но Беатриса не знает всей истории, и, к счастью, это известно только тем пятерым, кто был в машине в ту ночь.

Я сижу одна на диване, когда входит Бен с бокалом красного вина. Беатриса вместе с Кэсс ушла на кухню, чтобы принести бутылки и бокалы. Солнце все еще ярко пылает в небе, и сквозь открытые окна проникает долгожданный – после удушающей дневной жары – ветерок, неся с собой запах скошенной травы.

Бен хмурится, когда замечает, что я сижу одна. На его лице проступает выражение, которое я не могу разгадать, – он словно увидел призрака. Его глаза пробегают по платью от Элис Темперли, которое на мне надето.

– Это твое? – спрашивает он, присаживаясь рядом со мной. Он сидит так близко, что его голое колено касается моего. Я смущенно натягиваю зеленую шелковую юбку пониже.

– Это платье Беатрисы. У меня нет с собой летней одежды, я не ожидала такой жары. – Я смеюсь, пытаясь развеять напряжение,