– Когда ты умрёшь, что с тобой сделают?

– Положат в огонь.

– То есть кремируют?

– Да, у нас почти всех кремируют.

Дошло, наконец. Кремировать можно и тут, верно. Одно не дошло – почему он считает, что я должна это увидеть. Рядом ничего похожего на регулярное костровище.

– Почему не в землю?

– Потому что в огне из человека делаются звёзды.

– А дальше что?

– А дальше они улетают в небо. Видишь, сколько их?

Россыпи над нашими головами складывались в созвездия, имена которых не знакомы ни мне, ни Натаниэлю, прилёгшему неподалёку под кактусом. На него с ежевичного неба смотрели предки. На меня тоже кто-то смотрел, показалось на мгновение.

И, да – это мог быть самый романтичный момент моей жизни здесь. Если бы не запахи, исходившие от моего собеседника: плохого кислого пива, протухшей обуви да гнилого банана, который благополучно стал кашицей после того, как Натаниэль улёгся на него.

Позже я уточнила историю уже у другого местного дедушки, трезвого. Удивился, что знаю об этом. Подтвердил. Потомки майя превращаются в звёзды и улетают жить на небо. Вот только говорить об этом не принято. На трезвую голову уж точно.

Приехала новая медсестра Марианна из Португалии. Мы с Лизой, ещё толком не познакомившись, уже встретили её как родную – так устали за эту неделю разрываться между пациентами, пешей беготнёй под проливным дождём за поставками медикаментов, не говоря уже о кухне и других бытовых задачах.

Марианна сначала выглядела опешившей и напуганной. В первую же ночь её искусали до волдырей какие-то твари: то ли клопы, то ли ещё кто. За завтраком мы хвастались ей нашими: и старыми засохшими, и свежими кровящими укусами. Хохотали. Марианна сразу приободрилась и потопала в клинику осваиваться на новом рабочем месте.

Теперь я снова снимаю и записываю истории, а Лиза с Марианной принимают пациентов.

Одно из последних моих воскресений в гватемальской клинике.

Пошли с девочками в гости к донне Глории, нашей соседке и большому другу волонтёров – вечно она всех нас подкармливает чем-нибудь: то кастрюльку спросит – атоля в неё плеснёт (такой киселеобразной массы из риса, воды, молока и сахара), то вечером сынишку пошлёт – он узелок тортилий кукурузных в окошко кухни сунет.

Вот и сегодня не просто так позвала, а печь и кушать доблаты.

Доблаты – это такие пирожки традиционные гватемальские. Тесто для них (из чёрной кукурузной муки, воды и соли) за сутки до выпечки делается, не быстро. Кукурузная мука не такая клейкая, как пшеничная, – ей время нужно. Время долгое и вымешивание частое – каждые два-три часа всю массу нужно тщательно проминать руками.

Оттого-то у донны Глории руки очень болят, она почти каждый день с тестом работает, чтобы напечь тортильи и доблаты для продажи да сынишек прокормить. Вот и ходит она к нам в клинику – то за таблетками от давления, то за кремом от боли в руках.

Хохочем: не получается у каждой из нас с первого раза слепить аккуратный пирожок – крошится тесто, непривычное. В серединку кладём тёртую морковку, сырую. В глубине души мы рассчитывали на сыр, ну, или на картошечку хотя бы – очень уж соскучились по вкусной еде. Но – что есть.

Сыр в Гватемале невиданно дорогой – мы себе в клинику изредка чуть-чуть купить можем, а местные и вовсе почти никогда его не едят. Картошка тоже недешёвая, да ещё и портится со страшной скоростью вне холодильника – через пару-тройку дней уже гнилостные ямки с мошками заводятся. Морковка тут самая недорогая из овощей и хранится как-то подольше, дней пять-шесть хотя бы. Пусть и мягчеет от жары, но всё же не загнивает, и на том спасибо.

Навострились быстро. Из чёрного теста лепим лепёшечки, в серединку каждой кладём ложку моркови, защипываем – и на сковороду, в масло. Не отходим от огня, стоим, ждём – что спечётся из наших творений.

Под масляный треск расспрашиваем старенькую маму донны Глории о самочувствии. Ей на днях у нас операцию сделали, огромную липому из плеча вытащили… Резали под местной анестезией, бабушка морщилась, но стерпела всё. Теперь уже бодро себя чувствует и рукой и плечом шевелит без боли, как новенькими.

Узнаём от Глории, что основной цвет национального женского гватемальского костюма в каждом департаменте страны разный. Вот в нашем Тотоникапане, например, красный. Не знает она – почему так. И мы не знаем. Может, с цветков граната на горных склонах, а может, с потоков лавы вулканической в ночи списали его здешние майя… Не знаем. Но цветёт-горит алое: и на поясе Глории зигзагами, и на юбке ромбиками, и на блузе перьями птичьими.

Возвращаемся в клинику с узелком, в который запрятана тарелочка с нашим сегодняшним ужином – морковными доблатами и плошкой пряного перечного соуса. Пахнет печёной морковью на всю улицу и дальше – за горы. Для меня многие слова – пахнут. Так вот бедность – она морковью пахнет, единственным доступным ей лакомством. Теперь знаю это. Запомню надолго, кажется.

Сеньору Фелису я спросила о счастье.

Из-за имени, во-первых, конечно. Фелиса означает «счастливая».

Из-за нежности, во-вторых. Нежность какая-то считывалась и в дымно-сиреневой блузе её, и в том, как за плечо она своей морщинистой рукой меня трогала. На прощанье. Не может несчастный человек быть нежным, не сумеет.

– Когда вы в последний раз были счастливы?

– А вот не очень давно. В том месяце пришла в клинику, а мне капельницу поставили. Так я больше часа спала на хорошей кровати, и никто меня не трогал. Я такая счастливая была, даже смеялась всю дорогу потом. Не знаете, сегодня капельницу будут делать?

– Не знаю, это как врач скажет.

Дочь сеньоры Фелисы сидит рядом, слушает. Удивлённо моргает глазами, уточняет за меня:

– А дома ты не была счастлива, ни одного разу, что ли?

Фелиса прикрывает глаза, улыбается, трогает дочь за руку. Помолчав, говорит:

– И дома была, да. Вот, лет десять назад я проснулась утром, а ты уже не спишь и тортильи приготовила. Вот тогда я была очень счастлива.

Сидят обе, улыбаются.

Мне чувствуется, что вот сейчас тоже что-то хорошее происходит. Но они не говорят о нём, не называют, молча сидят.

И я молчу, спугнуть опасаюсь.

Анхела пришла на приём под вечер.

Пропустила вперёд пришедшую после неё женщину, взяла себе самый последний из сегодняшних номерок, чтобы в самом конце зайти. Бабушки на скамейке обсуждали, у кого из них дольше диабет и