Нас тогда, слава богу, всё так же трое в клинике было – врач Лиза, медсестра Марианна и я. Но, несмотря на экономию, вообще все запасы закончились, в какой-то момент снова пришлось даже делить воду – уже по полчашки каждой на приём пищи. И это не говоря о куче грязного белья, горе слипшейся посуды, немытых волосах и других частях тела.

Девочки остались с пациентами, а я потопала в неизвестное куда искать эту чёртову воду.

Я шла и злилась. Донна Алехандра шла рядом и улыбалась. Периодически дёргала меня за рукав и показывала на что-то вроде:

– Ой, гляди, орёл полетел! А там ведь нет гнезда, зачем он полетел?

– Дорога вся расползается, надо глянуть, сколько трещин внизу…

– Ты увидела? Колибри цветок поела!

Стало стыдно своего хмурого молчания, но идей и настроения для доброго разговора не нашлось в голове. Спросила тупое:

– Почему же вы без воды не грустите?

– Ну, если я буду грустить, воды всё равно не будет. Трубу же сломали, знаешь, да?

– Знаю… Но без воды очень плохо.

– Плохо, да. Но мы же её сейчас найдём, и она у нас будет! Ну, или потом будет. А если загрустить – можно привыкнуть и плохо прожить всю жизнь, не только, когда воды нет, а долго.

Помолчала и добавила:

– Ну и ещё, пока мы с тобой за водой шли – сколько всего увидели ещё! Это же хорошо тоже.

Воду мы в итоге набрали из разлома той самой нашей трубы, нашли открытый участок. Сочилась по капле, и желтоватая, но всё ж таки вода – вскипятим, и пить можно будет.

Обратно шли порознь – донна Алехандра задержалась поболтать с донной Глорией.

Я шла и вспоминала, как ещё до поездки сюда читала заметки врача Юли, которая тут работала четырьмя годами ранее. Вспомнила один её текст. Как она вышла рано утром из клиники и увидела пожилого пациента, ожидавшего приёма. Она спросила его, не устал ли он ждать, а тот ответил:

– Вы видели, какой сегодня красивый туман над горами? Я шёл и любовался, а не уставал.

Тогда я подумала, что это Юля так, для красоты слога написала. А оказалось, вот оно как – взаправдашнее.

Не умеют тут особо жаловаться, то ли не научились, то ли и не хотят пробовать даже.

Анхелю двенадцать лет.

Он чистильщик обуви. Каждый день с семи утра до пяти вечера он ходит по городским улицам и чистит обувь прохожим. Когда долго никто не просит об услуге, Анхель подходит и сам предлагает почистить. Вот и ко мне подошёл.

Мы с ним грызём зелёные яблоки на бетонной плите у единственного в Момостенанго супермаркета и разговариваем.

Рассказывает, что он третий ребёнок в семье. После него у родителей родились ещё восемь детей.

Рассказывает, что после работы ходит в церковь евангелистов, потому что там есть школа, куда пускают в любой одежде, а он очень хочет научиться читать.

Рассказывает, что это яблоко – его первая еда со вчерашнего вечера. Догрызает до веточки и веточку тоже сгрызает.

Не спешит уходить. Перебирает под ногами камешки, подбрасывает вверх и ловит.

Спросила, что он хочет делать, когда ему исполнится двадцать лет.

– Работать. Только не на улице, а в комнате. Чтобы там было сухо, чисто и еду давали. Больше всего хочу быть врачом. Тогда ещё смогу маму вылечить, и мне можно будет меньше работать.

Молчит минуты две. Спохватывается:

– Поэтому мне надо идти дальше работать и учить буквы. Увидимся.

Мазнул по моей руке своей слегка яблочной и сильно сажевой ладошкой. Убежал.

Приехала второй врач Карина из Белоруссии. Точнее как – приехала. Вернулась. Она тут уже работала за несколько месяцев до меня, потом отправилась в никарагуанскую клинику – там очень нужна была помощь.

И вот, спустя почти четыре месяца снова здесь, в Гватемале.

Лиза с порога сразу огорошила: нет воды. Это Карину не удивило, говорит, что после Никарагуа её вообще ничто не пугает. Но вообще, мы все ей очень обрадовались. Лиза – потому, что очень устала быть единственным врачом и принимать пациентов даже после окончания рабочего дня. Я – потому, что уже больше месяца не сплю нормально, каждый вечер и ночь задыхаюсь в тяжелейших панических атаках и жду падения потолка на себя. Карина училась в ординатуре на психиатра, поэтому Лиза очень рекомендовала дождаться её и посоветоваться по поводу этих приступов.

В итоге на следующий же день я сидела перед ней в клинике на пациентском стуле и рассказывала, какие именно у меня симптомы. Карина всё выслушала, внесла меня в базу пациентов, как положено, и отсчитала мне сто двадцать таблеток Пароксетина – курс на четыре месяца. Так на моём столике появилась круглая синяя коробочка с антидепрессантами. Меньше всего прочего я ожидала оказаться здесь в роли пациента, но вот как оно всё обернулось. Организм мой разучился захватывать серотонин и вырабатывать мелатонин самостоятельно, так что теперь придётся приучать его к этому обратно с помощью маленькой синей таблеточки каждое утро. Надеюсь, он приучится.

Имя Фабио вообще переводится как «выращиватель фасоли».

Но сеньор Фабио не работает в поле, потому что поля у него нет, и своего дома тоже. Его отец женился второй раз, матери с сыном пришлось уйти. Мать больше не взяли замуж. Дома не получилось.

По профессии он – каргадор, заправляет чикенбусы на автобусной станции в ближайшем городке. Получает зарплату в тысячу двести кетцалей каждый месяц (это примерно тринадцать тысяч рублей по текущему курсу). Больше половины из них отдаёт за ночлег – спит под навесом у одной семьи. Оставшиеся тратит либо на еду, либо на лекарства от диабета.

Первое, о чём спросил, прежде чем взять номерок на приём в нашей клинике, – можно ли поговорить с врачом, если не сможет заплатить, всё отдал за флитеру. Уже на приёме переспросил ещё раз – точно ли можно не платить.

Измерили сахар – высокий. Сделали инъекцию инсулина и выдали два литра воды, чтобы понизить уровень сахара до приемлемого. Выпил один стакан и замер. Напомнили, что надо пить дальше, все два литра. Выпил второй и снова замер. Снова напомнили. После третьего замирания я села рядом – следить. Снова рассказала, почему это так важно.

Фабио согласно помотал головой и