Наверху в доме, где родился Джонни, было комнат шесть. Одну занимали его родители, вторую — сестра, а в третьей жили они с братом. Была еще комната для гостей и «швейная» — большая комната в задней части дома, где так чудесно можно было играть в дождливые дни. Напротив нее была комната поменьше — в ней в дни процветания жила служанка, а когда времена служанок канули в вечность, ее занял дедушка Уиллингдон.

Но больше всего очарования таили для детей чердак и подвал. На чердаке было мрачно, а некоторые углы, откуда при приближении прыскали во все стороны мыши, казались жуткими и таинственными. Посередине его стоял громадный квадратный цинковый бак с дождевой водой, и когда кто-нибудь внизу открывал кран, бак начинал издавать зловещее бульканье, в котором было что-то загадочное и потустороннее.

Как ни странно, в подвале не было ничего загадочного или мистического. Зимой или в дурную погоду дети собирались там после школы. Подвал был перегорожен надвое каменной стенкой, по одну сторону которой находилась котельная, а по другую — «холодная», где хранились запасы мяса, овощей и консервированных фруктов. «Холодная» была темная и сырая комната, вдоль стен которой шел желоб, почти всегда заполненный водой, просачивавшейся из ручейка, загнанного в землю давным-давно, когда Город стал разрастаться. Посреди подвала стояло орудие пытки и источник отчаянной скуки, именуемый помпой. Посредством ее перегонялась дождевая вода из стоявшей в саду цистерны в бак на чердаке, и, когда Джонни и его брат подросли, на них возложили обязанность держать этот бак наполненным.

Котельная была совсем иной — теплая, сухая и приветливая комната. Там стоял сундук с инструментами, верстак и огромные ящики и мешки со всевозможными орехами, которые дети кололи молотками, добытыми из сундука, и поедали всю зиму. Тут же всегда лежал запас свежих и чистых сосновых чурок, из которых дети мастерили себе всевозможные игрушки.

В котельной же был отведен угол и собакам — они располагались за неуклюжим котлом парового отопления, где всегда было тепло. Бесконечная вереница собак прошла через котельную — по три, по четыре сразу, но никак уж не меньше двух. Вспоминаются два колли, бульдог, охотничья собака и неказистый песик неопределенной породы по имени Так. Никто из них не знал ни поводка, ни намордника. Они гоняли по всему Городу, но обычно предпочитали общество соседских ребятишек, принимая участие во всех их играх. Некоторые из этих собак закончили свою жизнь трагически. Двух кто-то отравил, а одного щенка переехал фургон. Большинство же умерло тихо от старости, но ни одна собака не была забыта. Тут были и Шварц, и Ладди, и Бадж, и Чамп, и Уилфред (названный так в честь дальнего родственника, на которого смахивал). Все они навеки оставляли в памяти след, и даже Така, самую неказистую и самую непородистую из всех, похожую на переросшую гончую, только с длинной, как у колли, шерстью, ни одна другая собака не смогла заменить.

За усадьбой Шермана открывался огромный пустырь; когда-то здесь были фермы, но ко времени рождения Джонни земля была давно скуплена спекулянтами и разделена на строительные участки. Однако спекулянты немного поторопились, и теперь все это место, пересеченное заросшими сорняками улицами, превратилось в одно большое дикое поле. Кое-где за кустами золотарника, бузины и репейника можно было наткнуться на остатки старого фруктового сада или на заброшенный кирпичный дом, а то и на новый скромный бревенчатый домик какого-нибудь лавочника. Сбоку от дороги, которая шла от пустыря к Ферме, богачи, живущие в диковинных домах Элм-стрит и Мэйпл-авеню, устроили площадку для игры в гольф — одну из первых в этой части страны. Площадка была скромная, но на удивление хорошо сочеталась с украшенными башенками домами. Владельцы их начали с того, что захотели красиво жить. Площадка для гольфа была следующим этапом. Как-никак это была игра джентльменов и богачей. Ну и потом ведь площадка была хорошим вложением капитала. Она говорила о богатстве, кредитоспособности и праве на привольную жизнь.

За пустырем и площадкой для игры в гольф начинались парки. Их было три: Южный парк, Средний парк и Парк при казино. Своим существованием они были обязаны старому генералу Вандервельде, который сражался за них в то время, когда быстро растущие города больше думали о всяческих доходах, чем о расходах на парки. Собственно говоря, все эти парки были отрезками первобытного леса, по которому там и сям бежали ручьи. Тут в изобилии росли дуб, бук и клен, и весной и летом у подножия деревьев расстилался ковер из маргариток, фиалок и лесных анемонов.

В ту пору еще не было автомобилей, и в тропически жаркую влажную погоду, когда колосились и зрели хлеба, было принято запрягать лошадей и выезжать душным летним вечером в один из парков. Там под развесистыми деревьями стояли столы и скамейки, которые иногда оказывались сплошь занятыми — горожане целыми семьями выезжали на природу подышать воздухом. Обычно там бывало много детей, с которыми можно было поиграть в прятки и в войну. Иногда игры затягивались допоздна, и тогда в темноте можно было наткнуться на лежащую в траве парочку, и зрелище это наполняло тебя страхом перед чем-то недоступным твоему пониманию.

Никто никогда не ездил развлекаться в Средний парк, где возвышался скромный обелиск — памятник Джонни Яблочное Семечко, выбор всегда лежал между Южным парком и Парком при казино. В Южном парке сохранилась какая-то особенная прелесть нетронутой природы, но по мере того, как вы подрастали, его главное очарование — лесная чаща — начинало для вас меркнуть рядом с более суетным великолепием Парка при казино. Там было казино — просторное деревянное здание со зрительным залом наверху и с кафе, где можно было поесть мороженого, внизу. Неподалеку находилось «чертово колесо», панорама и бассейн для плавания. В те дни Город был еще достаточно мал, так что почти все завсегдатаи парка знали друг друга. При театре работала постоянная труппа, которая ставила давно заигранные пьесы и кое-какие мелодрамы поновее. Там можно было увидеть «Даму с камелиями», и «Авантюристку», и странную пьесу с библейским сюжетом, называвшуюся «Саломея», которая ничего общего не имела со словесными изощрениями Оскара Уайльда и воспринималась как «зрелищная».

Актеры жили в дешевых пансионах в городе, и в том, что вы не только видели их на сцене, но и встречали на улице, была своя особенная прелесть. У большинства из них пора расцвета находилась позади, или же они достигли