Я перечитала сообщение трижды. Каждое слово било в грудь отдельно.

«Он назвал меня?» — думала я. — «Меня?»

Ком в горле был не от боли, а от странного осознания: кто-то наконец сказал вслух то, чего я боялась подумать. Хотеть оказалось слишком просто. А вот что делать с этим, никто не учил.

* * *

Я перевела дыхание, убрала телефон под подушку и легла на бок, глядя в пустоту. Мысли носились, как чемоданы в сортировочном центре после отмены рейса: «Кирилл хочет меня? Любит? А Степан? Или я просто станция пересадки между их историями?» Наверху мозга мигал один ярлык, «поздно думать».

Я уже почти проваливалась в сон, когда в замке тихо провернулся ключ. Звук, будто выстрел в тишине. Я подскочила. Майка, трусы, голые колени, босые ступни на тёплом полу, весь мой «вечерний образ» неожиданно стал слишком честным.

Вышла в коридор. Свет из окна падал полосой, как сцена, и я на ней без сценария.

На пороге стоял Кирилл. Уставший, мокрые волосы, куртка в каплях дождя. Взгляд, в котором не было защиты, только что-то оголенное, почти опасное.

Он посмотрел на меня и сказал тихо, будто боялся спугнуть воздух:

— Ты не спишь.

— Нет, — ответила я.

Мы стояли напротив, разделённые двумя шагами, расстояние между «уйти» и «остаться». Снаружи шумел дождь, внутри молчала совесть. И вдруг я поняла: никакая гадалка не предскажет, чем закончится момент, когда один просто вошёл, а другой не смог отступить.

* * *

— Лера… написала, — произнесла я, чувствуя, как пересыхает горло. — Сказала правду?

Кирилл закрыл глаза на секунду — будто собирался с силами признаться не мне, а себе.

— Да.

— Почему? — спросила я тише, чем планировала.

— Потому что я идиот, — сказал он с горькой усмешкой. — И потому что… — он замолчал, слова будто застряли где-то между ребер. — Потому что это случилось с тобой.

Воздух стал густым, как перед грозой. Сердце билось, как сигнал тревоги, а мозг шептал: «Осторожно. Это снова тот же круг». Внутри начался тендер, кто получит право решать мою жизнь: чувство или инстинкт самосохранения.

— Уходи, — сказала я наконец, и мой голос звучал спокойнее, чем я ожидала. — Мне нужно понять, где я. Не между — а где.

Он стоял секунду, словно хотел запомнить всё: коридор, свет, мои босые ступни на полу. Потом кивнул.

— Я рядом.

Дверь закрылась мягко, почти бережно. Я стояла в коридоре, слушая, как стихает его шаг. И впервые за долгое время выбрала не драму, а паузу, короткую, честную, без обещаний.

* * *

Я вернулась в комнату, села на край кровати и открыла заметки — мой единственный способ не сойти с ума от чувств.

Запись № 194. Никаких конкурсов с риском упасть. Ни на свадьбе, ни в жизни. Комплименты только на твёрдом полу, решения тоже.

Иногда ругань, это не злость, а отчаянная попытка достучаться до правды без нежности. А иногдапросто страх произнести её вслух.

Я натянула одеяло до подбородка, вдохнула темноту и позволила себе редкую роскошь, уснуть до ответа.

Глава 18. Три угла и одна прямая

«София» будто дразнилась, каждая полка подсовывала мне подсказки: «Страсть и разум», «Тихая жизнь», «Любовные треугольники». Я переставляла книги, как будто могла поставить собственные чувства. Страсть налево, разум направо, а спокойствие в центр, на отдельную полку с пометкой “временно недоступно”. Все выглядело аккуратно, кроме меня.

— Извините, — появился мужчина в очках, интеллигентный, с тем самым выражением, которое выдают только гуманитарии с кризисом среднего возраста. — Мне бы… что-то про любовный треугольник.

— Вас интересует теория или практика? — спросила я автоматически, устало, но с улыбкой. Он смутился, как будто я застала его за чем-то личным.

— Надеюсь, теория. Пока ещё.

Я вытащила с полки три книги.

— Вот: классика, психология и, если захотите страдать, современная проза.

Он взял их осторожно, как будто каждая страница могла укусить.

Когда дверь за ним закрылась, я поймала себя на мысли, что дрожу не от холода. Любовные треугольники в книгах всегда выглядят симпатичнее, там герои делают выбор за тебя. В жизни всё сложнее: углы живые, острые, и ты сама вершина, у которой кончается воздух.

* * *

Вера впорхнула в «Софию» с той уверенностью, с какой другие входят в телестудию и сразу заняла центр кадра.

— Ну все, новости века, — объявила она. — У меня теперь свой любовный треугольник.

— Опять? — уточнила я, убирая книги в стопку.

— Не «опять», а наконец-то устойчивый, — гордо пояснила она. — Я, отпускной любитель и мой старый знакомый. И, представляешь, все довольны.

— Поздравляю, — сказала я. — Геометрия счастья, фигура со стабильной ревностью.

— Не саркастничай, — щелкнула она пальцем. — Это современный формат. Никто никого не спасает, никто не врёт про «единственного». Каждый живёт, как хочет, но вместе. тем более в нашем то возрасте. Все уже все поняли.

Она говорила легко, будто речь шла не о чувствах, а о новой подписке на комфорт.

Я посмотрела на неё внимательнее. Волосы идеально уложены, губыярко, глаза ярко. Вера всегда выглядела так, будто знает рецепт жизни, который нам не выдают.

— Ты не уходишь? — вдруг насторожилась. — Только не говори, что тебе срочно нужно куда-то. Ты всегда сбегаешь, когда разговор пахнет личным.

— Я на месте, — сказала я спокойно.

— Вот и славно, — довольно кивнула она. — Потому что ты сейчас в идеальной фазе: между хаосом и осознанием. Это как шампанское, шипит, пока не выдохнется. Самое вкусное состояние.

Я кивнула, но внутри подумала, что её «вкусное состояние» похоже на чай с перцем: вроде бодрит, а потом обжигает изнутри. И не для всех.

Я молчала, потому что знала — Вера не поймёт.

А я хочу не вместе “как-нибудь”, а вместе “как-правда”.

Но если сказать это вслух, она только усмехнется и ответит:

— Правда, Вика, — это скука с расписанием.

И, возможно, будет по-своему права.

* * *

Зазвенел дверной колокольчик. Тонко, как нерв. Вера, не поднимая головы от записей, кивнула:

— Я отскочу на пять минут. Дыши. И, пожалуйста, не пиши никому «срочно поговорим». Это всегда плохое начало.

— Даже если хочется?

— Особенно тогда, — сказала она, уже исчезая за дверью.

Я осталась одна, мирно переставляла книги