и не смог узнать, о чем отчего-то сейчас очень сильно жалел, оно не было написано ни в самом дневнике, ни на его обложке, судя по всему, и в лучшие годы не собирался поражать своих редких гостей величием обстановки и богатством убранства. Следом за просторными сенями был только узкий коридор с низким потолком, по которому колдун вынужден был передвигаться слегка пригнувшись. А уж если вспомнить громадного Игнация… Да этому пришлось бы тут ползать на карачках и чуть ли не боком. В коридоре сразу же пришлось зажечь первую спичку, поскольку окон тут то ли сразу не было, то ли со временем от чужого глаза скрываясь, заколотили. В любом случае, темно было хоть глаз выколи. От коридора в разные стороны выходило несколько ответвлений в крошечные, заваленные каким-то едва различимым хламом, каморки. Вместимо, какие-то кладовые. Коридор упирался в кухню и по совместительству столовую, в дальнем конце которой была лестница на второй этаж.

Наверху на площадке ожидала массивная дверь. Архип подумал было и ее снести с петель, но поразмыслив, все-таки просто открыл, тем более, что она оказалась не заперта. За ней оказалась довольно просторная, горница с печью посередине. Сразу видно, где некогда обитал хозяин. Правда, окна, оказались заколочены и здесь, поэтому колдун зажег вторую спичку вместо уже полностью прогоревшей. В неверном свете огонька он разглядел откровенно убогую обстановку то ли мародеры постарались, то ли изначально так было. Ежели второе, то немецкий чернокнижник был очень специфическим человеком.

— А стал не менее специфическим живым трупом, — закончил вслух Архип, оглядывая голые деревянные стены и полы, кирпичную, но всю облупившуюся печь, кстати, вроде ж тут должен был быть камин, массивный, но крайне непритязательный стол и две табуретки.

На дальней стене Архип обнаружил еще одну дверь. За которой оказалось второе крыльцо, выходящее на удобную внешнюю лестницу, спускавшуюся сразу во двор.

— Вот что тебе мешало по сторонам обойти, а не переть амором? — покорил он сам себя.

К горнице примыкали две небольших в комнаты. В одной из них стояла кровать, все такая же грубая с полусгнившей копной сена вместо матраса, а во второй в кучу была свалена разная одежда, вещи и сумки. Некоторые носили на себе следы засохшей крови. Наобум заглянув в первую, Архип обнаружил там портсигар, несколько платков и скрученную тугую пачку ассигнаций.

— Интересная у тебя заначка была, Игнаций, — грустно покачал головой Архип, закидывая сумку на плечо. — Не первый год, видать, орудовал. И как пропустили такое кубло под носом?

Забирать себе вещи мертвеца он, конечно же не собирался. Плохой смертью люди померли, не стоило таковых мародерством обижать. Вместо этого он поджег банкноты, бумага занялась бодро, и вместе с сумкой бросил вниз, в столовую. А чтобы разгоралось веселее, швырнул туда и стеклянный бутылек с зажигательной смесью своего производства. Полыхнуло знатно. Подперев обе двери табуретками, огню нужен воздух, он спустился по внешней лестнице во двор. Прислушался к и понял, что впервые за все время ощущает в таинственном бесплотном взгляде, сопровождающем его действия, что-то отдаленно напоминающее злость.

— Не нравится? — ехидно пробормотал он, срезая с крупного куста можжевельника длинную прямую ветвь. — Привыкай. Еще до полуночи тебе предстоит много чего неприятного.

Хижину надо было сжечь. Хотя бы для того, чтоб она и в дальнейшем не стала рассадником какой-нибудь пакости. Не даром в народе говорят, что "свято место пусто не бывает". Стоит только одну дрянь извести, так еще какая-нибудь заведется. Тянутся на дурные места, как мухи на мед. Но даже и сжигать надобно с умом, чтоб потом весь лес не вспыхнул, поэтому Архип наскоро ошкурил подготовленную ветку и двинулся вдоль забора, рисуя на песке линию и приговаривая:

Гой, ты батюшка-огонь,

Ты село мое не тронь!

За черту не выходи,

Да округу не губи!

Гой, ты матушка-земля,

Защити, прошу, меня.

Да тяжелой рукой,

Нас от пламени прикрой.

Гой, ты ветер, званый брат

Погоди озорничать

Над землею дым развей,

Чтоб не знал огонь путей.

Гой, холодная водица,

Распрекрасная сестрица,

Гнев его охолони,

За около не пусти.

По окончании ритуала, а двор был достаточно большим и потому времени это заняло преизрядно, Колдун еще некоторое время постоял у забора, наблюдая как над проклятым домом танцует красный петух. Зрелище завораживало. Особенно, когда, послушное его заговору пламя взмывало вверх, едва коснувшись невидимой стены, ограниченной тонкой линией на земле. Когда, наконец, разбрасывая снопы искр, крыша барского терема обвалилась в гигантский костер, которым стало имение, колдун развернулся, снова закинул на плечо топор и жизнерадостно насвистывая двинулся в сторону предполагаемого древнего капища. Конечно, по дневнику рудознатца найти это место было практически невозможно, по сути, там вообще ничего и не было сказано о местоположении каменной чаши, кроме того, что она был где-то около деревни, но такова уж суть подобных мест — вокруг них много странного, много знамений и явлений, по которым внимательный человек с легкостью проложит путь.

"Хотя, в данном случае, признаться, справился бы любой, кроме совсем уж слепца," — подумал Архип, едва только прошел сотню шагов по редкому перелеску, выросшему, скорее всего, на месте окружающих любую деревню полей. Даже странно, что он был таким редким, ведь прошло почти два столетия с тех пор, как люди ушли. Да и вообще все деревья в деревне выглядели какими-то больными. Возможно, это было как-то связано с темной силой, некогда свившей тут гнездо. Да и до сих до конца не изжитой. В любом случае, черту между старым лесом — густым, мрачным, полным высоченных великанов и новым, наросшем за последние полтора столетия, словно бы по линейке проводили. И в нем, в этом самом лесу вела широкая, прямая, словно стрела, прекрасно утоптанная тропа, если таким скромным словом можно описать дорогу, по которой двое конных могли разъехаться. То ли неуважаемый Альберт Карлович у нас тут натуральные парады принимал, то ль еще какое хитрое свойство мистической поляны.

На входе в нее, по обеим сторонам, словно гвардейцы, стояли два самых настоящих менква. Здоровенные бугаи каждый высотой в полторы сажени, с острой вытянутой башкой и морщинистой кожей, больше напоминавшей кору дерева. Да, собственно, именно ей и являющейся. Оба они Архипа заметили издали, они в лесу вообще видят на версту и теперь следили за ним немигающим взглядом злобных, совершенно не обезображенных сложными размышлениями буркал. Правда,