болезнь, пусть даже самая опасная, тиф или холера, она хоть и была врагом страшным, но знакомым и можно сказать, даже привычным. Постоянно бок о бок жили, научились справляться. Чего не скажешь о злобном древнем неживом колдуне, который вынашивает какие-то ведомые только ему планы. А еще ему очень не нравились вороны, сидевшие на верхушке палисада и коньке крыши. Жирные, холеные но при этом какие-то неестественно тихие, ни одного звука не издавали, просто сидели и внимательно следили за ними черными бусинами глаз. И зоб… У ворон этих был какой-то неестественно огромный, чуть не до середины пуза зоб. Не могли нормальные птицы нормально жить, имея такое уродливое "украшение".
Поймав себя на том, что уже просто оттягивает время, Архип выругался на собственную нерешительность и вытащил из сумки оберег. Небольшая деревянная табличка исписанная многократно повторенным словом "abracadabra". Причем написано оно было хитрым образом в 11 строк, когда каждый последующий раз слово было короче предыдущей строки на одну букву, в результате чего получался равнобедренный пифагоров треугольник, заполненный месивом латинских букв. Старейший, говорят, еще в Шумере и Уре им пользовались, и действеннейший из известных колдуну амулетов, защищающий от губительных миазмов, распространяющих болезни. Во времена Великой Чумы только вот такие амулеты и не дали Европе под корень вымереть. Накинув цепочку на шею, Архип прошептал несколько слов на латыни и с удовлетворением почувствовал как амулет заметно потяжелел. Верный знак того, что тот активен и защищает своего носителя. Тяжело вздохнув в очередной раз, колдун отринул в сторону все сомнения, толкнул дверь и вошел во двор.
И с удивлением замер. Признаться, учитывая царящий над хутором мерзкий слегка сладковатый запах разложения, он ожидал чего-то инфернального — измазанные кровью стены и полы, изуродованные тела, выбитые окна и прочие атрибуты ужасного нападения, а здесь было спокойно. И это, на самом деле пугало только больше. Только в одном месте внимательный взгляд его заметил следы волочения, словно бы по земле тащили что-то очень тяжелое. Заглянул в баню и хозяйственные пристройки, но и там не нашел ничего ужасающего, даже простого беспорядка, весь скарб был аккуратно разложен, словно хозяева отлучились на несколько дней к родственникам. Основательно сбитый с толку, Колдун двинулся к основному строению — большой двухэтажной избе с просторным подклетом. Со двора изба, как и положено продуманному жилью, имела два входа — широкие ворота на первый этаж, где располагались зимние стойла для животины, сеновал и прочее нужное в хозяйствве, и красный, на высоком крыльце — сразу в горницу, где жили люди. Естественно, что с первого этажа на жилой тоже был переход, но Архипу отчего-то не хотелось идти через заваленную гниющими трупами скотины подзыбицу. А то, что эти трупы там будут и будут они в большом количестве, он не сомневался ни на мгновение, настолько тяжелым и густым, почти осязаемым был доносящийся оттуда запах смерти. Хоть ножом режь.
Медленно, замирая на каждой ступеньке и тщательно прислушиваясь к происходящему вокруг, колдун поднялся по крутой лестнице крыльца. Но в доме все было тихо. Колдун вряд ли бы признался кому, кроме Дарьи, но сейчас он до дрожи в коленях боялся. Не за себя, все-таки он уже столько лет охотился за всяческой потусторонней дрянью, и привык к постоянному чувству опасности. Не пугали его и картины самых страшных смертей. Тоже насмотрелся. Особенно во времена мора уж скоро полдюжины лет назад, когда через его руки десятки прошли. Женщин, детей… Нет, смерть он видел в самых ее ужасных и самых неприглядных формах и тоже не испытывал перед ней излишнего трепета. Она придет к каждому, а бояться неизбежности, значит без нужды изводить себя. Больше всего Архип опасался услышать изнутри стоны людей или, не приведи Господь, плач ребенка.
Да, как бы жестокого это не звучало, но Архип надеялся, что все на этом хуторе мертвы. Просто потому, что сжечь живого, виновного лишь в том, что подхватил где-то непонятную болезнь, было бы очень тяжелым решением. Как для самого Архипа так и для его спутников. Особенно для Айрат. А вытаскивать его, рискуя занести в общину настоящий мор? Упаси Боже от такого выбора.
Еще осматривая дом со стороны двора, колдун заметил, что все окна, даже красное, были закрыты запертыми ставнями, теперь же, на верхней ступени, видел он, что то же самое произошло и с дверью. Более того, в нескольких местах сквозь доски торчали кончики гвоздей. Не надо быть провидцем, чтобы вообразить произошедшее — хозяева хутора были настолько испуганными, что заперли и даже заколотили изнутри дверь, лишь бы оградить себя от чего-то… Архип коснулся нарисованного на двери известью православного креста. Или не выпустить что-то наружу. Проклиная себя за глупость, но вместе с тем понимая, что иначе просто потом заест совесть, он что было сил несколько раз кулаком ударил в дверь и замер, прислушиваясь. Мучительно долго тянулись мгновения, и Архип уже собирался облегченно выдохнуть, как изнутри донесся болезненный и прерывистый, но вместе с тем совершенно явственный человеческий стон. Колдун закрыл глаза, про себя ругаясь на чем свет стоит. Ведь очевидно же, что там никого не спасти. Не надо рисковать, просто обложить дом хворостом со всем сторон и поджечь. Так будет лучше. Когда-то он именно так бы и сделал. Поступил так, как проще и безопаснее для себя. Но годы не прошли даром. Годы лишений и жизни рядом с этими простыми и добрыми людьми, готовыми снять последнюю рубаху ради незнакомца просто потому, что тот замерзает. Ведь хозяева хутора сделали все, чтобы защитить окружающих, а Архип уже не сомневался, почему они это сделали, и попытаться помочь… А вдруг… Положив руку на дверь колдун произнес Слово.
С противным скрипом гнутые кончики кованных гвоздей полезли внутрь, в дверь. Почти сразу же появилось и ощущение внимательного холодного взгляда. Как всегда оно было лишено практически любых эмоций, кроме разве что едва уловимого любопытства. Главная проблема любой разумной и полуразумной нежити. После смерти настоящие эмоции становятся недоступными и поэтому у перешедших за грань остаются только самые сильные, самые яркие чувства, поглощающие их полностью. Упырей терзает чудовищный голод, утолить который может только человеческая кровь, русалки постоянно мерзнут и стремятся в человеческие объятия, чтоб хоть на мгновение согреться, колокольники, игоши, мавки, шуликуны, жердяи — все они терзались от своей ущербности, от образовавшейся пустоты и пытались оную заполнить хоть чем-то. К сожалению, заполнить ее они могли только забирая у живых, и именно потому были так
