Офицер довольно гладит усики, постреливает глазом на встречных барышень, козыряет белой перчаткой.　

Барышни:　

— Мон шер! Жур бьен! Душка! Прелесть! А как демократичен. Солдатики-то о чем поют!　

Офицерик дело знает: царя солдаты славят, а насчет офицеров… пусть в песне отводят душу. Нельзя только, чтобы подобные мыслишки подспудно копились.　

Свернул солдатский строй к казармам. Офицер вызвал:　

— Голиков!　

Подбежал Георгий, каблуками — щелк, глаза навыкате, «едят» начальство.　

— Орел ты, Голиков.　

— Рад стараться, ваше скородь!　

— Отпуск тебе. В город. В гостинице тебя жена ждет.　

Увидел Георгий свою Полину, и такой она ему после солдатчины, после зуботычин и окриков показалась милой и добрый, что слезы его глаза застили. И не зря, видать, шутят: «Сорок лет — бабий век, пятьдесят — износу нет! Еще пять — баба ягодка опять». К тому же говорят: «Женщина от любви молодеет». Вот когда у них пошел настоящий медовый месяц!　

А офицер, может быть, в самом деле был демократичным? В общем-то он не дрался, как фельдфебель. Вызвал Георгия, спросил:　

— Ты, голубчик, кажется, печки класть умеешь?　

— Так точно, ваше скородь!　

— Вот адреса. Там на квартирах наши офицеры. Переложи им печки.　

— Рад стараться, ваше скородь!　

Не только Георгию повезло. Отмуштровав солдат, их помаленьку стали использовать на хозяйские работы. Кто владел ремеслом, вообще начинал почти вольную жизнь. Начальству это было в выгоду: сила дармовая, содержится за казенный счет, а с работодателей начальство еще и куш могло содрать. И отпуск Георгия Полине не за милые глаза достался — за денежки, и не малые.　

В Вятке это было.　

Конечно же, Георгий не только печки клал да миловался с женой, и в карауле бывал, и на стрельбище, и на плацу его гоняли. Но теперь это было реже.　

Самым же страшным ему было попадать в конвой сопровождать арестантов. У тех, кто кандалы давно носил, под железом кожа закостенела, и они брели кое-как. А у новичков запястья и щиколотки кровоточили. Жалеть арестантов запрещалось. Георгий не понимал такого, поддержал падающего без сил арестанта и тотчас схватил удар прикладом. Выдюжил. Все же он крепок был, Георгий.　

В солдатах он научился грамоте. Правда, всю жизнь читал по складам и выводил каракули по-печатному. Но что ж взять с человека? Поздно к нему грамота пришла. Да и учили его товарищи, сами малограмотные, по вывескам: «Ка-бак», «Гос-ти-ный двор», «Пе-кар-ня»…　

В общем, Георгий, пока клал печи да встречался со　своей теперь разлюбезной Полиной, лучшей жизни дли себя и не представлял. Но вот жена стала прихварывать. Затосковала по дому и решила съездить, посмотреть на него. Уехала в Заборовку да так и не вернулась. Умерла.　

За любовь, за позднее бабье счастье отписала она все имущество на имя законного мужа своего Георгия Ивановича Голикова.　

Он же выслужил шестнадцать лет, после чего вышел указ не двадцать пять лет служить, а только пять. Попылил служивый восвояси, где солдатским шагом, где на попутной подводе. И грустил до боли, что не встретит его жена, и радовался, что не было войны.

Возвращение

Пришел он в родное село; никто не узнает его, бородатого. И он никого не узнает. Да нет уж многих. Тетка умерла, мачеха…　

Взошел Георгий на высокое крыльцо, отбил дверь и попятился. Такой затхлостью и плесенью пахнуло из нетопленного в зиму дома! Отбил окна, пораскрывал, проветрил и разом все печки затопил.　

Подсчитал свое состояние. Заказал молебен по жене. Подправил ее могилку, обновил крест и изгородь, внес деньги для бедных и за себя попросил их помолиться во искупление греха, что ударил когда-то человека, что не любил поначалу жену свою, и так, на всякий случай. Зауважали за все это Георгия Ивановича односельчане: «Добрый Егор человек, не жмот он».　

Выждал Георгий Иванович срок, еще раз помолился за светлую память жены, еще раз попросил у нее прощения за то, что не был с ней ласков по первым дням. И, вняв русской мудрости «живое жить должно», решил: женюсь. Правил этого дела недавний солдат не знал, а когда его первый раз женили, в правила эти тоже не вник. Решил с соседом посоветоваться.　

Сосед зашел. Хозяин выставил штоф белого вина для гостя, себе квас поставил, объяснил:　

— Душа и организм не принимают горькую-то. Не обессудь.

Сосед для приличия поломался, потом выпил.　

— Жениться хочу, — сказал Георгий Иванович. — А что и как, не знаю.　

Сосед развеселился.　

— Это, Егор, что кота в лапти обуть. Наперво, знамо дело, сваха нужна. А ее, тоже наперво, одарить нужно, чтобы, стало быть, не порченую, не болящую тебе подсунула.　

Привел сосед сваху. Одарил ее Георгий Иванович шалью с кистями и позолоченным перстеньком. Прокудная баба мигом пустила по селу слух:　

— Егор Иванович жениться хотят.　

Жених завидный. Не молод, да богат. И в теле, видать, долго износу ему не будет. Зачесали отцы затылки, всполошились матери. Огромный у свахи выбор получился и доход не меньше: «Одарите — на вашу дочку Егору Ивановичу укажу». И Георгию Ивановичу голову туманит:　

— Глаша-то — раскрасавица, да уж больно молода. Сама ломается, и родители насчет тебя сумлеваются: работник-то — что надо, а будешь ли хозяином? Одари — уговорю их.　

Потом — примерно то ж о Палаше, потом — о Малаше.　

— Тьфу на тебя, прости господи, — рассердился, наконец, Георгий, — устроила ярмарку и продаешь меня, как коня, мне же — невест, как кобылиц. Толку нет, а разор всем велик.　

Одарил сваху в последний раз и отпустил с миром.　

«К чертям обычаи, — решил он. — Солдат я. Вот и сделаю по-солдатски».　

Все ж сваха дело сдвинула. Среди тех, на кого она показывала Георгию Ивановичу, была одна из дочек лекарки Екатерины Николаевны. Жили они бедновато, но Георий Иванович за новым богатством и не гнался. Еще и подумал: «Осчастливлю бедную семью. И мать их, и сестер Александры в свой дом возьму».　

Достал он костюм, что припасла к его возвращению покойница жена, сюртучную тройку. Надел белую сорочку со стоячим воротником, галстук-бабочку, сапоги, котелок и пошел в домишко Екатерины Николаевны без всяких там свах. На пути зашел в лавку, накупил конфет и пряников. Перед порогом было заробел, но, увидев, что выглядывают из-за плетней соседи, дал сам себе команду: «Смелей, солдат!». И постучался.　

Екатерина Николаевна встретила гостя приветливо, а　дочери ее убежали за занавеску. По шороху Георгий Иванович понял: принаряжаются они. Выложил на стол гостинцы. Снова приказал себе: «Смелей!». Заговорил:　

— Отслужил вот. Одинок.　

— Как с хозяйством думаете управляться,