Девушка страдала за себя и за своих попутчиков по несчастью. Вспоминала ужас свежей бомбёжки и пожара. Если бы она не нашла так быстро мальчишек, сгорели бы заживо в том шкафу. Подумать страшно – гореть заживо детям! Чем они провинились, за что отвечают?! В том, что вырастут и возьмутся за оружие для защиты своей свободы! Страх долго и безжалостно держал клещами девушку за грудки и не уходил из сердца, путал мысли, будоражил сознание.

Но странно, ярой ненависти к людям, бомбившим город, не было, разрасталась обида за потерянное счастье. Она разливалась в душе, как весеннее половодье, и мешала жить. Былое спокойствие больше не вернётся, так же как снаряды из одного орудия никогда не ложатся в одну и ту же воронку. Теперь жизнь сложится по-другому. Она могла назвать предмет обиды – эта бомбёжка снарядами и уродство лица, понимая, что это жестокое следствие майдана и кровавого захвата власти в Киеве. В силу своей молодости и честности Катя не могла предполагать, что действительность гораздо опаснее, страшнее, сравнима с грозным и теперь далеким нашествием гитлеровского фашизма. Это роковое определение робко, но чаще стало появляться в разговорах. Потому ей было так обидно за случившееся поражение законной власти и утрату прежних завоеваний. Хотя видела: от обиды не спастись, не побороть её, а она рождает в сердце не присущее ей чувство ненависти. Перерождение обиды сильнее девичьей воли.

Катя хорошо знала из уроков истории, нет, не по школьным учебникам, а по памяти своих предков, к чему привела ненависть сто лет назад в Гражданской войне на этой же Русской земле. Прадед Сычёв, царский хорунжий, был растерзан красногвардейцами Троцкого из-за того, что дезертировал из отряда после расправы с его родным казацким хутором. Семью едва не взяли в заложники: он успел спрятать жену и детей в глухом местечке, а сам был всё же схвачен, когда ездил за продуктами. Его нашли с проломленной головой и раздавленной грудью. Пожалели пули.

Старший сын Сычёва, Катин дед, теперь покойный, помнит, как красногвардейцы выжигали на Дону хутора и деревни, разрушали города, вершили повальные расстрелы якобы за измену революции. Выбивали мужское население, способное носить оружие, чтобы не влились в белую армию. На окраинах городов возвышались, как курганы, горы трупов, стояли лужи крови, ползли тиф, голод. Кто организовал этот геноцид? Кому нужна такая социалистическая революция, свобода и демократия на крови миллионов людей? Она, как гуманитарий по образованию, знала гораздо больше, чем остальной народ. Знала жуткие цифры большевистского геноцида, выливающегося в миллионы жертв, во главе которого стояли их псевдопролетарские вожди.

Катя пришла к страшному выводу: история повторяется. Она боялась, что обида могла вызреть в лютую ненависть. Так и случится, если война не остановится. Хотя грань между обидой и ненавистью настолько хрупкая, что иному человеку трудно удержаться от возмездия: око за око! Она и сама чувствовала, что ненависть уже вызрела против киевской власти, организовавшей этот военный кошмар, кто сделал того же харьковчанина или одессита солдатом и заставил громить из орудий города Донбасса. Нет, не классовая ненависть причина – этот страшный тайфун, дерзко сметающий на своём пути жизнь, а иное, не менее страшное понятие – фашиствующий национализм. Новая власть отказала ей в русском языке. Ей, её жениху, их будущим детям, приказала жить по американскому стандарту, где все говорят на английском. Она не хочет уподобляться чернокожим, привезённым из Африки и забывшим свой язык и обычаи. Несколько столетий на Донбасской земле звучал русский язык, теперь требуют его забыть, забыть историю, славные победы над врагом. Потому-то Серёжа в ополчении, не успев стать официально мужем, защищает право говорить на родном языке.

Она тогда не знала, что вокруг Донецка растут братские могилы, где лежат изнасилованные девушки и женщины, мужчины со скрученными сзади руками, с затылками, пробитыми пулей, подобно тем, что в восемнадцатом году переполнили питерскую речку Мойку. Что бы сказала, узнав? Скорее всего, одно: зверя надо загнать в логово и там убить!

Катя бы так сказала, хотя имела самую мирную профессию – воспитывала детей в садике. Так же ревностно воспитывает, как выращивает садовник свои сорта цветов. Случилось так, что всего два десятка лет назад тоже ходила в этот садик, где могли заживо сгореть мальчики, где потеряла красоту. И Серёжа рос в этих же стенах, только на несколько лет раньше. Потом учеба в одной школе, а вот институты выбрали разные.

Встретились по случаю. Прошлой осенью у неё отказала папина машина, и она оказалась рядом с мастерской Сережи. Приветливый, выше среднего роста парень с добродушной улыбкой, которая тронула девичье сердце, мило предложил свои услуги мастера. Одетый в полукомбинезон, в светлой панамке, он внушал доверие, даря симпатию. Как-то сразу разговорились и рассказали о себе почти всё. И жили-то в одном квартале, а вот встретились, как ему и ей показалось на всю жизнь, только сейчас. Было тепло и радостно на душе, как от маминого желанного подарка на день рождения и поцелуя, щедрого и горячего!

Он отремонтировал машину, заменил масло, отрегулировал зажигание, словом, не торопился отпускать понравившуюся девушку. Она, кстати, тоже, уехала с возвышенным, взбудораженным чувством, чтобы вечером встретиться. И встречались часто, подолгу не расставаясь. Несомненно, это была глубокая любовь с первого взгляда. Любовь упала на неё, как Тунгусский метеорит, вырвав с корнем прежнюю жизнь, и наполнила новым неразгаданным содержанием – непреодолимой тягой к мужчине, над тайной которой люди бьются со времён Адама. Они удивлялись: как это у них раньше не пересекались дорожки? И вот, когда в Киеве свирепствовал майдан, взрывались коктейли Молотова, а в воздухе запахло порохом, судьба дала им короткое счастье. Но его взорвал зажигательный снаряд соотечественников из столицы. Как это обидно и непоправимо! Ненависть даёт силы для борьбы с врагом, поднимает морально, очищая душу от пролитой крови. Обида такого права не даёт. Но лично она имела право ненавидеть за своё обожжённое лицо, за этих обгоревших парней, за городские и сельские пожарища, за тысячи смертей, за попранное право жить мирно и счастливо, говорить на родном языке.

Дорога не успокаивала: всё оборвалось. Урод лишён