Черстветь не получалось. Его синеглазая Катя, он знал, продолжала работать в детском садике педагогом. Он сильно скучал по её теплому, грудному голосу. Особенно часто вспоминались картины какого-нибудь вечера или застолья, когда Катя с огромным желанием исполняла русские народные песни. Закроет глаза, и она – рядом, то в лёгком платье, то в блузке и шортах с ароматом свежего тела, вызывая восторг, как от первых подснежников. Живой, звонкий голос Кати на весь Донбасс, казалось, перекрывал канонаду украинской артиллерии, глушил шум боя. Сергей мало-помалу, туша страх, научился ходить в атаку, отбивать вражеские батареи, разрушающие его любимый город. Он верил – песня, как и молитва, отведёт от него беду. Сердце у Сергея разрывалось от негодования во время обстрела города противником из тяжелых орудий, и канонада доносилась даже сюда, в оборонные окопы пригорода Донецка, а страх за жизнь любимой девушки удесятерял ненависть к нацистам и желание быстрее изгнать с родной земли озверевшего врага, стремящегося уничтожить не только сопротивляющихся новым бандеровским порядкам, но и сам русский дух и русский язык.

Находясь на передовой, Сергей не мог представить в полной мере того, насколько страшно слышать вой снарядов залпового огня воспитателям детского сада и Катерине, как невозможно почувствовать на расстоянии тепло души родного человека, живя прежними воспоминаниями. Вой леденит в жилах кровь даже у него, он видит, как голова Кати с русской старомодной прической вжимается в плечи. Перепуганные ребятишки – кто зажимает уши ручками, кто таращит голову на звуки, кто истерически ревёт. В эти жуткие минуты перед воспитателями одна задача – поскорее укрыться в подвале. Даже в том случае, если разрывы ухают вдалеке.

Число детей в садике от этого нечеловеческого состояния неудержимо тает. Мамы с ребятишками, подстегнутые нагайкой страха, бегут в Россию. Подальше от военного ада. Потому дела в садике урезаны, как паёк в голодные годы. Оставшихся детей заведующая объединила в две группы. Часть здания опустела. И вот в тёплый июльский день тишину садика взорвали дальнобойные вражеские снаряды. Нацисты ударили прицельно подло и коварно, по-бандитски, когда дети мирно спали после обеда, сладко сжав губки и разбросав рученьки. Зажигательный снаряд пробил стену и взорвался в комнате для игр, что напротив спальни. Дверь вышибло и бросило на ближние кроватки. К счастью, высокие головки отразили страшный удар. Дверь разлетелась в щепки, но детей не зашибла. Сначала в спальне воцарилась могильная тишина. Затем последовал взрыв детского рёва, столбенеющий ужас от разрастающегося треска огня и жара.

Катя находилась в смежной комнате своего кабинета и львицей ринулась к ребятишкам. Игровая комната полыхала. Стульчики, столики, экспонаты вспыхнули, как порох. Тлели ковры, выделяя тяжёлый ядовитый дым. Воздух накалялся и обжигал.

Обезумевших от страха полусонных детей бросились выводить в подвал, приспособленный под убежище. У воспитателей от волнения и ужаса подкашивались ноги, не говоря уж о детях. Они голосили на разные лады, иные крепко вцепившись в воспитателей, не оторвёшь, снижая их подвижность. А надо быстро проверить все кровати, не спрятался ли кто под подушку. Огонь разрастался, дым удушливо клубился, вырывался в разбитые окна.

В подвале недосчитались двух мальчиков. Катя ринулась назад. Она слышала, как в соседнюю, к счастью, пустую группу ударил новый снаряд. Здание содрогнулось, как живое, предупреждая о смертельной опасности. Но она бежала туда, где полыхал огонь. Дым заволок игровую комнату, ядовитыми брызгами стреляли охваченные пламенем синтетические шторы. Катя облазила спальню, не очень задымленную, никого не нашла. Зычно звала мальчиков по именам. И они откликнулись из игровой комнаты, спрятавшись в огромном шкафу, что стоял у окна. Антресоль его горела, щелкая полировкой. Она выхватила одного, второго, сгребла под мышки и – бежать. В этот момент на неё обрушилась горящая штора. Девушка взвизгнула, завертелась, сбрасывая с себя пламенеющую материю. Большой огненный кусок припаялся к левой щеке. Впопыхах жуткой боли не чувствовала, больше испугалась, а потому не выронила из-под мышки малыша и проскочила из комнаты в коридор. И спаслась!

Если бы она остановилась и стала срывать с лица огненный кусок шторы, освободив от мальчика руку, то угодила бы под разрыв нового снаряда, попавшего в спальню. В эти секунды Катя не могла думать о своём горящем лице, о том, что теряет красоту и симпатию: она спасала детей. Девушку швырнуло взрывной волной по коридору. Она упала на площадку с лестницей, ведущей в подвал. Мальчики, находясь всё также в мёртвой хватке у неё под мышками, ударились о кафельный твёрдый пол, заголосили. Тут их подхватили руки подруг, кто-то сорвал с неё остаток горящей шторы вместе с кожей. Только в безопасности Катя почувствовала жгучую боль. Терпела, скрежеща зубами, не сознавая последствия. Медсестра оказала ей первую помощь, смазав ожог облепиховым маслом.

– Катя, тебе надо как можно быстрее попасть в ожоговый центр.

– Но его, кажется, тоже бомбили…

– Что скажет мой Серёжа? – всплеснув руками, панически спросила у своих подруг Катя и горько разрыдалась.

Никто не мог ответить за влюбленного человека, а фальшивить не хотелось, потому девчата отмолчались, стали заниматься плачущими малышами, успокаивая их, а заодно и себя. С улицы донесся вой машины пожарной команды, которая приступала тушить пожар на втором этаже садика.

Ожоговый центр находился далеко, и девушку отвезли на Катиной же машине. Точнее, на отцовской «шестерке», которую он отдал дочери, влившись в ополчение. Центр работал в половину своих возможностей. Запасы лекарств закончились, а пополнить их неоткуда. Многие аптеки и склады разбомбили жестокие украинские артиллеристы. Хирург осмотрел Катю быстро, ввёл какое-то лекарство и отправил вместе с идущей «скорой помощью» в Ростов-на-Дону с двумя обгоревшими ополченцами, сказав девушке, что там российские эскулапы творят чудеса, возвращая людям красоту лица.

Катя немного успокоилась, дорога всегда даёт надежду на лучшее, только теперь твёрдо знала, что потеряла лицо и красоту, а вместе – своё счастье. В Ростове, несомненно, сделают пластическую операцию, возьмут кожу, возможно с бедра, а возможно, с груди. Она у неё такая же белая и нежная, какой была щека. Со слезами на глазах Катя смотрела