в школу, он долго не валялся в постели, торопливо завтракал и начинал ходить по комнате. Сначала в носках, а потом Ольга купила ему домашние тапочки с задниками. И он, привязав тапочек к левой ступне, подолгу, но с перерывами, топтался по квартире, останавливал себя лишь, когда нога начинала ныть. Но ныла она с каждым днём все тупее, всё терпимей он переносил боль, особенно когда ступня разогревалась, становилась гибкой и податливой. От этого настроение повышалось, ему хотелось пройтись без костыля, но пока он не решался полностью наступать раненой ступнёй. Он даже попросил Олю купить трость и начал привыкать к ней, с боязнью расставшись с костылём. С ним всё-таки надёжнее, но через день-другой он и к трости привык, хотя, осторожно наступая на больную ногу, остерегался широко шагать. Да ему и не нужно было куда-то спешить. Помаленьку-полегоньку передвигаться намного надёжнее.

В следующее воскресенье, когда Семён собрался к родителям, он мог вполне обойтись тростью, но всё-таки вооружился по совету Ольги костылём и трость прихватил. Собираясь, он уже знал, что в понедельник Вера Алексеевна выходит на работу, Виолку оставить будет не с кем, значит, надо возвращаться в Заречье к Маргарите, а самому побывать у хирурга в военкомате; накопилось много иных дел, но он пока не готов по полдня рыскать по городу, пусть и на машине. Из всех этих перспектив Семён сожалел лишь о том, что на какое-то время расстанется с Ольгой. Когда он сказал ей об этом, она промолчала, лишь вздохнула.

– Не переживай, – попытался успокоить её. – Москва не сразу строилась, и мне ещё только предстоит помотаться между Заречьем и Затеряевым. Без этого пока никак.

– Всё равно переживаю! – не согласилась она. – Как ты будешь один, если в магазин сходить не можешь? Тем более, что так скользко стало. А прибраться, постирать?

– Надеюсь, не бросишь меня? В любой выходной можешь приехать с Женькой. Я разве против? Да и я разберусь с делами, пойму, что к чему, опять приеду. Не переживай – скучать не позволю!

Когда пришло такси, Семён пожал руку Женьке, а Ольга вышла проводить до машины. Она поцеловала его и вздохнула:

– Был – и нету…

Через десять минут он обнимал родителей, но первой его встретила Виолка.

– Папочка приехал! – И подскочила к нему.

Прежде он подхватил бы её на руки, а теперь лишь прижал к себе, поцеловал.

Пообедав с родителями и собрав пожитки в виде костыля и трости, он попрощался.

– Не забывай нас, сынок! Всегда тебя ждём и девчонок твоих!

Он обнялся с родителями и усадил Виолку в детское сиденье, пристегнув её:

– Как я не хочу сидеть в этом смешном кресле! Я не маленькая!

– Вот исполнится семь лет, тогда кресло снимем. – И добавил для родителей: – Ворчит барышня!

Когда они отъехали от дома, Семён достал телефон, нашёл номер тёщи, сказал дочке:

– Поговори с бабушкой, скажи, что мы возвращаемся!

Виолка поговорила с Маргаритой совсем немного и передала трубку отцу.

– Семён, ты не против, если Виолка сегодня побудет с тобой, а то у меня уйма забот скопилось.

– Запросто, моя же дочь!

Хотя он и легко с огласился с тёщей, но до конца не понял её, потому что никогда она не отвечала так. «Наверное, из-за своего хахаля заволновалась. Ведь не зря Виолка упоминала о нём…» – невольно подумал он.

Вспомнив, что еды у него почти не осталось, да и та теперь недельной давности, Семён сказал:

– Надо нам, доча, в магазин заехать.

С костылём много не унесёшь, но пакет еды набрал: молочки для Виолки, мяса, хлеба, мандаринов, яиц. Вроде бы и немного, но ему какая-то женщина даже помогла донести пакет до машины.

Донесла и спросила:

– Наверное, с войны вернулся?

– Оттуда…

– А у меня сынок воюет! Всё моё сердце исстрадалось!

– Вернётся, мать, никуда он не денется. Спасибо за помощь!

Машину в гараж он не погнал, оставил у подъезда, чтобы не таскаться с Виолкой. Поднялся на лифте к себе на этаж, открыл квартиру и сказал дочке, помня, что она пока ни разу у него не была:

– Вот здесь я и живу! Проходи – хозяйкой будешь.

– А я знаю. Мы с бабушкой здесь были!

Они помаленьку разобрались, Семён поставил на плиту кастрюльку с мясом, налил Виолке чашку сладкого кефира, и чем бы ни занимался, из ума не выходила Маргарита. «Что-то с ней не так?» – эта мысль сверлила и сверлила мозг, и он не мог найти для себя ответа.

А у Маргариты своя песня, и не та, о которой предполагал зять. В последнюю неделю, когда он увёз дочку в Затеряево, она не находила себе места от свалившихся несчастий, более всего от адвоката. Её уже дважды вызывал следователь, и она узнала от него, что адвокат давно разведён, в своей среде особенным авторитетом не пользуется, хотя ничего криминального за ним не замечено. И непонятно, что его свело с мужем. Помнила лишь, что Герман хорошо отзывался о Померанцеве, считая его специалистом высокого класса. «Специалист он, может, и высокого класса, но в душе негодяй, а по сути – преступник. И как я доверилась ему, а самое гадкое – целовалась и обнималась с ним! Это мне за всё наказание божие, и поделом. Заслужила!» Эта мысль к ней пришла несколько дней назад и не давала покоя. В какой-то момент Маргарита даже подумала, что чёрная полоса продолжится, если она ничего не сделает, чтобы очистить душу. А что она может сделать? Пойти в церковь и покаяться? Ну, хорошо, покаялась, а далее что? Всё равно грехи-то её с ней остались, хотя попытка очистить душу сама по себе неплоха. Но полного-то очищения всё равно не будет! Вот если бы… Но на это надо решиться. Два дня она мучилась и решилась, найдя простой способ избавиться от своего невольного стяжательства, в которое она сама же себя и ввергла в тот момент, когда после смерти мужа забрала деньги из его сейфа, и при деньгах был список меценатов, пожертвовавших средства на конкурсные премии. «Ведь что проще: надо извиниться, вернуть деньги этим людям и жить спокойно!» И от этой мысли она будто воспарила. Оказывается, как легко быть счастливым!

Она начала обзванивать людей по имевшемуся списку, представлялась и говорила всем примерно одно и то же: «Уважаемый такой-то! Приношу свои извинения – я была не права, когда убедила суд с помощью адвоката не признавать за собой долг. Но теперь я обнаружила в бумагах Германа Михайловича некий