У каждого человека было время, когда он смотрел на нее с восторгом или с грустью: раз он знает ее, значит, всегда безошибочно найдет правильный путь. Кроме того, Полярная звезда для юноши являлась и свидетельством того, что он уже начал познавать не только земные дела, но и Вселенную. Знаешь Полярную звезду — это многообещающая заявка, это признак того, что ты становишься настоящим взрослым человеком.　

К ней, к Полярной звезде, невольно тянутся и взгляды людей, оказавшихся далеко от дома. Сгробастала тоска человека, стиснула его глотку холодными лапищами, невмоготу ему — вот и ищет он на темном небе яркую точку, находит и смотрит на нее. Смотрит на звезду, а видит вроде бы родной дом, вроде бы слышит голоса близких сердцу людей. И невольно в голову лезет: «Может, и мои сейчас смотрят на нее? Если так, то мы будто в глаза друг другу взглянули».　

На Полярную звезду смотрел и Фридрих Сазонов — в недавнем прошлом красноармеец, а теперь военнопленный без имени и фамилии. Все заменил номер 5248. Он, этот номер, вбит в каждую клеточку мозга, пульсирует в крови, не давая ни на минуту забыть, что еще недавно ты был человеком и даже имел права, которые почему-то не ценил.　

Права человека… Они так переплелись с жизненной необходимостью, что без них, казалось, и жить нельзя, казалось, все эти права не дарованы тебе Советской властью, а продиктованы самой жизнью. Не будет этих прав — вся жизнь колесом пойдет.　

Но теперь, пробыв три месяца в плену, Фридрих Сазонов по-новому взглянул на те самые права, от которых раньше отмахивался. Человек имеет право! А что имеет он, хефтлинг номер 5248? Ничего, никаких прав он не имеет. Он — вещь, которую хозяин в любую минуту может изрубить топором, сжечь на медленном огне, утопить в чашке воды…　

Право на образование… Об этом праве ему настойчиво твердили в школе. Он ухмылялся и еле переползал из класса в класс, пока прочно не осел в восьмом. Его тянули изо всех сил, чтобы он использовал свое право на образование — прикрепляли к нему сильнейших учеников, прорабатывали на собраниях, сто раз брали честное слово, отец дома о его спину измочалил не один поясной ремень, — не помогло. Тогда отец, отшвырнув ремень, сказал:　

— Умываю руки! Из балбеса человека сам бог не сделает!　

Отец… Тогда Фридрих вроде бы даже презирал его. Тогда он не понимал, что революция и гражданская война так напугали отца, что тот в последующие годы боялся всего и всех. Да и откуда было знать Фридриху, что отец, к сорока годам дослужившийся при царе до делопроизводителя, считал это своим жизненным потолком и больше смерти боялся крушения достигнутого благополучия? Отсюда и постоянная поспешность отца: объявили о подписке на заем — он старается подписаться одним из первых и лишь настолько, насколько предложено; отчисляют все по рублю на укрепление Осоавиахима — отец толком даже не знает, что за штука Осоавиахим, чем он отличается от МОПРа, куда он уже внес деньги, (да и рубль жалко), однако примерный патриот Иван Модестович Сазонов (хотя в душе и плачет) на людях улыбается и вроде бы даже с радостью выкладывает рублевую бумажку — самую мятую, засаленную многими руками и даже надорванную: в магазине такую продавец еще и вернет, а здесь примут!　

Дома отец любил философствовать:　

— Люди делятся на сильных, слабых и умных. Сильные мнут слабых, но! — тут он обязательно вздымал к потолку вытянутый палец. — Но — умный человек, если он даже слабый, никогда не пропадет в жизненной борьбе. Он не станет противиться течению, а поплывет в общем потоке, используя все, чтобы понадежнее добраться до берега и покрепче зацепиться за него.　

Следуя этому правилу, отец самолично и нарек сына Фридрихом. В честь Энгельса. Разве это не доказательство настоящей приверженности к большевизму?　

Вот и появился в русском городе Мценске новый гражданин республики Советов — Фридрих Иванович Сазонов. Ну, как это звучит?　

Возможно, из-за этого проклятого имени и невзлюбил школу: ребятня, она — дотошная, малейшую　фальшь за сто верст чует, и такими прозвищами увешала Фридриха, что не только в школу, а и на улицу глаз хоть не показывай…　

Сегодня на небе узенький серпик месяца, вроде бы от него и толку нет, а вот нырнул он за тучку — сразу темно стало. Но не на столько, чтобы перестать видеть решетку из колючей проволоки. Одна из ее колючек пикой своей нацелилась прямо на Полярную звезду…　

И еще отец часто изрекал, выпив стопочку:　

— Зря ищут перпетуум-мобиле, он давно изобретен. Деньги — они всю жизненную машину крутят, на них власть в мире держится. Кто их больше получает, тот выше и на лестнице жизни стоит, у того и ступенька глаже и прочнее.　

Отец остался верен этой теории и тогда, когда Фридрих, окончив ученичество на заводе, принес домой первую получку, которая оказалась немного побольше отцовской. Глянул отец на деньги сына, пересчитал их и что-то неуловимое дрогнуло в его лице, а Фридрих понял, что с сегодняшнего дня отцовская рука никогда больше не потянется за столь знакомым поясным ремнем.　

Однажды, чтобы проверить правильность этого вывода, Фридрих пришел домой выпивши. Отец и бровью не повел. Только на другой день, словно между прочим, спросил:　

— Много своих просадил? Или друзья угощали?　

— Они, — соврал Фридрих, и отец немедленно ответил кивком, который лучше всяких слов пояснил, что умный человек так и должен поступать.　

Жизнь, казалось, пошла нормально: отработал смену и гуляй себе на все четыре стороны. Ни тебе домашних заданий, ни окриков отца. Правда, заводской комсомол то субботник, то еще что затеет, но это было даже приятно: народу собиралось много и было перед кем силенку и ловкость показать.　

И вдруг призыв в армию!　

Конечно, Фридрих знал, что в этом году его черед идти служить, но все же момент расставания с домом и заводом подкрался неожиданно быстро.　

Отшумел, отгулял свое напоследок, покуражился перед знакомыми девчатами, дескать, мы не хуже тех, кто с Хасана и Халхин-Гола вернулись, дойдет до драки — мы себя покажем, и равнодушный паровоз потащил его вдогонку за солнцем.　

Почти неделю гнались. Не догнали. У самой границы есть станция Шауляй. Здесь