– Ну, что ты всё шипишь-то? – удивлялся Семён. – Всё тебе не так, всё не по тебе! Не надоело? И кто ты такая есть, и что бы ты значила без отца?!

5

Юбилей Чернопут готовил загодя. С каждым годом Герман обрастал влиянием, связями и, как человек в душе творческий, находил в этом некоторую выгоду для себя. Книги его продавались, расходились на презентациях, а профессор-словесник Иннокентий Павлович рекомендовал студентам его роман времён перестройки, где автор рассказывал о собственной неудаче в бизнесе, и как потом всё наладилось. Профессор указывал адрес книжного магазина, давая понять, что без прочтения и осмысления этого произведения известного писателя-земляка, показавшего судьбу страны на переломе, о зачёте можно лишь мечтать. И покупали. Водитель только успевал подвозить пачки книг в указанный профессором магазин. Сначала Герману делалось неловко от такой услуги, но лишь стоило заикнуться об этом, как профессор Столбов превратился из вдумчивого научного авторитета в метавшего молнии из карих глаз ярого поклонника, и ему не только нельзя было возразить, но даже подумать об этом.

– Дорогой Герман Михайлович, неужели непонятно, что всякое замалчивание вашего таланта обедняет всех нас?! – чуть ли не вспыхнул профессор. – Это же элементарно! Надо лишь раскрыть глаза и оглядеться, чтобы понять, как вы нужны людям!

Чернопут в ответ сдержанно улыбался, не понимая, зачем профессору столь льстивое отношение. Ведь Ксения университет давно закончила, об аспирантуре даже не помышляет. Так в чём дело? Пока это непонятно, и Герман даже не мог предположить, чем так расположил Иннокентия Павловича к своей персоне. Особенно когда профессор устроил ему творческую встречу с преподавателями и студентами. Тем вечером приятно удивил полный актовый зал, масса любопытных глаз, а главное потрясение было в конце встречи, когда к нему выстроилась извилистая очередь из желающих получить автограф. Все подходили с его романом, а он, варьируя короткие записи, многократно отзывался возвышенными дарственными словами и поверил, что его роман действительно чего-то стоит. Даже не расстроила знобкая мысль о том, что роман-то этот написал знакомый писатель, и втайне от семьи Чернопут хорошо заплатил ему. Первое время после издания романа у него и душа к «своему» детищу не лежала. Но в тот вечер он воодушевился, видя такое внимание благодарных читателей, тем более что старичок, написавший роман, минувшим летом отошёл в мир иной и, надо думать, унёс тайну создания с собой на вечные времена, если, конечно, где-нибудь не оставил запись об истинном авторе, что любят делать горделивые подёнщики. Но это можно, в случае чего, легко опровергнуть, что, мол, имярек всегда завидовал талантам. Но Чернопут всё-таки верил в его благородство, ведь старичок был образован и воспитан, а главное, не в пример многим, умел держать данное слово. Для него это было дело чести; Герман не раз убеждался в этом, радуясь, что не ошибся в человеке.

Недавний триумф на встрече в университете повторился и на юбилейном вечере. Один из выступающих долго и умильно рассказывал в пространном тосте о Германе Михайловиче, а тот не сразу узнал знакомого профессора, зачем-то отрастившего «академическую» бородку, сильно старившую его. В тот момент Чернопут удивился его появлению среди гостей, прекрасно помня, что фамилия профессора не значилась в списке приглашённых. «Вот чертяка! Наверное, затем и бороду отрастил, чтобы под шумок просочиться!» – весело подумал Герман Михайлович, находясь в прекрасном настроении. Нет, он не обиделся на него, да и глупо обижаться, когда человек всеми силами старается быть полезным. Но для чего? Чернопут не так наивен, чтобы стопроцентно верить в благородные порывы души, хотя и они иногда наблюдаются даже у посторонних, но чаще всё-таки за подобным восхвалением и угодливостью стояло что-то меркантильное, чего Герман Михайлович не любил в людях, да и себя не жаловал, частенько включая внутренний тормоз, когда хотелось замахнуться уж слишком широко, зная, что в такой момент можно промахнуться и по инерции вывихнуть руку. Он придерживался правильной и мудрой установки «курочка клюёт по зёрнышку». Главное при этом заключалось в том, чтобы вовремя перестать клевать, особенно на дармовщину, не «разжиреть» и не попасть в суп. А это большая наука!

Как бы ни было, а на профессора обиды не имелось, но охранникам он всё-таки указал на нерадивость, на что старший из них озабоченно молвил:

– В списках этого бородача не было, его провела ваша Маргарита Леонидовна.

– Тогда другое дело… – как о нестоящем эпизоде отозвался Чернопут, всё-таки не одобрив в душе самодеятельности жены.

Когда ей сказал об этом, то она даже обиделась:

– Как тебе не стыдно?! Доча училась у Иннокентия Павловича, он помогал распространять твой роман, а ты его даже не пригласил. Это свинство.

– Уж не знаю, какое это свинство, но, поверь, я не привык, что кто-то хочет мне сделать приятное и полезное за просто так. Друзья в молодости могли, а теперь все наторели, только и ждут момента… – Он не договорил, отмахнулся, мол, и так всё очевидно, но жена не унималась:

– А ты на себя посмотри! Как ты осенью обхаживал строительного министра – готов был наизнанку вывернуться! Да и сегодняшние гости, они что, все такие бессребреники, случайные прохожие, из любопытства заглянувшие на огонёк?! Нет, дорогой, почти все они нужны тебе, от каждого из гостей тебе что-то хочется получить, каждого ты имеешь в виду на ближайшее будущее.

– И это тоже есть, хотя имеются и другие заботы. У меня в управлении пятьсот человек, у всех почти семьи, которые надо чем-то кормить. А этот профессор… тьфу, самый настоящий подхалим и пройдоха. Уж не знаю, на каком он счету в университете, наверняка на хорошем, если легко собирает людей полный зал, но для меня это, поверь, не показатель. Мне бывает дороже простой работяга.

– Как наш зять, что ли?!

– Да хотя бы и Семён. Высшее образование у него есть, а то, что работает мастером в автоколонне – это не беда. Среди работяг быстрее жизнь поймёт. Я так же начинал. Как видишь, мне это в дальнейшем не помешало, а наоборот, помогло не пропасть. Так что он, даже по современным меркам, вполне достойный мужик, и у меня к нему претензий нет. А этот профессор, вот увидишь, просто так не отцепится. Не пройдёт и года, как явится на правах твоего заединщика с какой-нибудь просьбой, наперёд зная, что отказать не смогу.

Герман много мог бы