из моды теннисные браслеты. Скромное обаяние материальной состоятельности делает их обладательниц ещё более привлекательными. Грани бриллиантов ловят свет редких ламп. Светлячки, светлячки, светлячки… Блики бриллиантовых брызг скачут по стенам. Мужчины выглядят уверенно, солидно. Многодетный отец со своей женой приткнулся в углу. Младший ребёнок угомонился в объятиях матери. Спит, как херувим, несмотря на то что в баре довольно шумно и дымно. Светотехник включает свою установку. Разноцветные зайчики начинают свой разбег. Они роятся в полумраке зала, отражаются в гранях бриллиантов, множатся. Старший ребёнок русских смеётся. Сейчас загорится подсветка подиума. Тогда A'vel уже не сможет различить лиц, находящихся в зале.
Он замечает Мириам в последний миг. Мириам – девушка с иконописным ликом, слишком эфемерная, слишком возвышенная для взвинченной обстановки бара. Какими судьбами она оказалась здесь? €500 за вход – немалая цена для девушки, которая зарабатывает на жизнь, убирая пляж. Зачем она заплатила столько? A'vel готов читать ей рэп с вечера до утра на любом из пляжей Ашдода бесплатно, стоит только ей захотеть. А если не рэп, то он будет петь у неё под окном «Луч солнца золотого». Эх, отыскать бы только то окно!
В последний момент A'vel заметил в руках у Мириам объёмистую коробку, полную тюльпанов. Жёлтые, сиреневые, розовые и даже голубые. Откуда взялись тюльпаны в ноябре? A'vel почувствовал болезненное трепетание, словно сердце сбилось с ритма и хочет пробить грудную клетку. Так всегда бывает, когда A'vel чувствует опасность. Ему от роду 27. Ему рано умирать. Да и зачем умирать, если тюльпаны так прекрасны?
Мириам двигается к подиуму, лавируя между столиками. Почти все места уже заняты. Посетители бара расположились, удобно вытянув ноги, и Мириам перешагивает через них. А сердце A'vel бьёт тревогу, алармирует, предупреждая его о неведомой опасности. Опасность исходит от Мириам… Нет, этого не может быть!..
А Мириам уже совсем близко. Она склоняется, чтобы поставить коробку у его ног. Смотрит на него снизу вверх. Её восхищённый взгляд приправлен лукавством, но совсем чуточку. Какая же она всё-таки удивительная, странная, чудесная. Её кожа на ощупь – китайский шёлк. Её глаза – плоды шелковицы. Её движения – изысканный танец, непостижимый, как русский классический балет. Что же может означать её появление в баре с этими тюльпанами? A'vel замечает приколотую к картону бумажку. Половинка писчего листа и на ней по-русски написано всего два слова: «Для тебя».
Всё хорошо. Всё просто отлично. Поставив у подиума коробку, девушка пятится ко входу в бар. Наверное, она стесняется оставаться у ярко освещённого подиума, предпочитая спрятаться в тени.
Нет, это невозможно!
В ушах у A'vel звучит голос звукооператора. A'vel срывает наушники и тут же натыкается на изумлённый взгляд ударника. Клавишник и оба гитариста уже на местах. Звукооператор и мастер по свету за пультом на противоположном конце зала, у входа. Оба смотрят на него с недоумением. Нет, A'vel не принимает наркотики, не страдает психическими расстройствами. Немного обычного для сколько-нибудь популярных артистов нарциссизма. В остальном A'vel – нормальный парень, спортсмен, почти поэт, и он не хочет умирать, а поэтому он должен выбросить дар Мириам из бара. Ах, нет! Он не должен, нет, не должен, ни при каких обстоятельствах не должен прикасаться к коробке с тюльпанами. Разум A'vel мечется в поисках выхода. Сердце его бесится в панике, понимая, что выхода нет. Наверное, так чувствует себя человек, оказавшись в аду…
A'vel оглядывает бар. Взгляд его натыкается на беззаботные лица. Софиты над подиумом пока не зажжены, и зрители видят лишь его замершую тень, просто очертания тела без лица. Зато он отлично видит их лица. Катастрофически беззаботные лица. Несчастные грешники! И траур, объявленный в Израиле, им нипочём. Взгляд A'vel то и дело натыкается на красивую русскую мамашу. Она с каким-то обречённым видом прижимает к себе дитя в ярких радужных одёжках. Так же сидели под трибунами Колизея первомученики раннего христианства, не ведая о том, к чему их готовят, зачем поведут на арену. И была среди них матрона с детишками, которых свирепый легат кинул в пасть львам.
Сначала A'vel услышал хлопок – не слишком громкий, но резкий звук, подобный издаёт обычная новогодняя хлопушка. Через мгновение он перестал видеть зал. Зрение застило густым молочным дымом, и несколько долгих мгновений он не видел ничего, кроме этого едкого дыма. А потом, ощутив резь в глазах, он перестал видеть и его. Горло сдавил спазм. Он начал кашлять. Слёзы брызнули из глаз. На некоторое время им овладела паника. Он понимал, что мечется и вопит. Понимал, что так делать нельзя, но не мог с собой совладать. Он слышал крики и трескотню – кто-то поливал из автомата. Кто-то протяжно и истошно выл. A'vel успел повоевать и знал, как воет и стенает раненый, смертельно перепуганный человек. Совладав с собой, он попытался как-то на ощупь отыскать дорогу в туалет. Накат паники не отшиб до конца память: в туалете для работников бара есть небольшое оконце. В хаосе происходящего A'vel быстро встал на верный путь, и ему удалось выбраться из помещения бара в служебный коридор, куда слезоточивый газ пока не просочился. Туалет он не нашёл, но каким-то образом всё же оказался на кухне, где нашлась и огромная оцинкованная мойка и кран с водой. A'vel промывал глаза, когда его прихватили. Железная хватка. Болевой приём – и вот он беспомощный висит в воздухе, едва касаясь пола подошвами ботинок. Он воспринял своё положение хладнокровно, несмотря на боль в плечевых суставах и общее беспомощное положение. Он, конечно, способен сопротивляться, но сейчас для этого не самый подходящий момент. Он дождётся своего часа и тогда им задаст. А пока он даже не в состоянии рассмотреть своих мучителей.
– Господи, помоги мне вытерпеть всё, что ты отпустил мне… – пробормотал A'vel едва слышно.
– Что он говорит? – спросил один из мучителей.
– Этот парень – русский. Читает русский рэп, – ответил другой.
– Ничего подобно. Не рэп. Это хард-рок…
– Ерунда, у русских нет рока…
Некоторое время двое пререкались относительно музыкальных стилей. Превозмогая ноющую боль в плечах, A'vel всё-таки осознавал, что они говорят по-английски. Причём для одного из них английский являлся как бы родным языком. Другой же слова чудовищно коверкал – и «hard rock», и даже «rap», но этот второй всё же был не русским. A'vel слышал и иные голоса. Откуда-то из-за пределов его боли и смятения доносились вопли, которые, впрочем, не удивляли его. Ведь люди всегда кричат, когда им больно или страшно.
– Посмотри, какая у него
