— Надо торопиться, — говорит кто-то. — Вертолёт на подлёте. Материал ждут…

Наверное, был назван и город, где неизвестные и талантливые эскулапы поджидают это бьющееся живое сердце…

Соломаха обнаружил себя на улице. В ноздрях всё ещё кипел сладковатый запах крови. В глазах плыли разноцветные круги — гей-парад да и только. Он привалился к уличному столбу, чтобы устоять, когда кто-то положил руку ему на плечо. Соломаха дёрнул плечом, сбросил руку.

— Сынок! Ты что? — произнёс знакомый голос.

Соломаха попытался рассмотреть говорившего, но концентрические радужные круги всё ещё застили зрение.

— Это я, Ольшанский.

— Кто?

— Пётр Петрович. Местный учитель…

— Как ты тут оказался, дед? Беги в Запорожье. Беги дальше, до Львова.

— Не побегу…

Соломаха отчаянно тёр глаза, чтобы наконец рассмотреть своего собеседника. А Призрак принял его бережно под локоть и повёл куда-то.

— Доверься мне. Тут есть укромное местечко. Там можно расположиться. Тебе нужен отдых…

— Отдых! Мне отдых… я двенадцать часов его тащил… пожалел… весь в крови… а они его сейчас выпотрошат… я ничего не могу сделать… я бессилен против них…

Соломаха заплакал, ноги его подкосились, он навалился на старика. Так охромевший человек опирается на костыль. А потом они действительно устроились в хорошем месте, на опушке какой-то рощи, в прошлогоднем чудом уцелевшем стогу. Соломаха толковал бессвязно о человеческих жертвоприношениях кровавому богу Кетцалькоатлю-Кукулькану. Ольшанский сочувственно кивал. Старик напоил Соломаху чаем из термоса и даже чем-то накормил. Соломаха плакал, пытаясь припомнить телефон глянувшегося ему Воина. А что, если взаправду этот командир сможет добиться его перевода в миномётный взвод? Но телефон Воина как-то не припоминался. Тогда старик посоветовал Соломахе заглянуть в смартфон. Электронные устройства для того и предназначены, чтобы помнить забываемое человеком. Соломаха послушался лишь из вежливости, но по какому странному стечению обстоятельств номер Воина обнаружился в памяти его смартфона и даже прошёл от него один неотвеченный вызов.

Так в жизнь Соломахи разом вошли и его командир Воин, и старик-призрак Пётр Петрович Ольшанский, и преподобный Уолли с его злополучной компанией.

А потом всё замечательно устроилось, и воевали они хоть и тяжело, и кроваво, но как-то обвыклись, так на работу каждый день ходят в мирное время. Видение кровавого ада вспоминалось как страшный сон.

* * *

Они встретились, как и предполагалось, в самый глухой час перед рассветом. Обошлись без приветствий и прочих сантиментов. Двигались уже в рассветных сумерках след в след. Соломаха пояснил Каценеленбогену, что это единственный известный ему проход. Каценеленбоген не наивен, но он явился на свидание под кайфом, а потому ему что минное поле, что капустная грядка.

Но Каценеленбоген не сам по себе человек. Соломаха про себя называл его товарищей «охотниками за скальпами». Сам капеллан похож на ряженую бабу, но Виллем Ценг имеет вполне брутальный вид. Два дружных педика, старый и молодой, соответственно Ян Бессон и Илья Глюкс — на вид сущие черти. Есть среди них и более-менее нормальный мужик — Джозеп Кик, известный тем, что перерезал глотки русским пленным. Настоящий русорез! Соломаха дичился жестокости Кика, но резать глотки русне — дело годное и он Кика уважал. Кроме упомянутых в иностранном батальоне ошивалось ещё много разной сволочи. Одни, провоевав пару недель и поняв, что N-ский участок не африканское сафари, сбегали по домам, к своим бабам и родителям. Многие гибли. Гибли массово. Русские с особым пристрастием относились именно к местам компактной дислокации иностранцев и били по ним изо всего, что может стрелять. Однако самые стойкие из наёмников продолжали воевать даже после тяжёлых ранений. Эти немногие являлись настоящими животными — хищными тварями с хорошо развитым инстинктом самосохранения. Таких запросто не обведёшь вокруг пальца, не прибьёшь. Таких со счетов не сбрасывают. Ведь зачем-то же они отправили Каценеленбогена на сторону русни, значит, в этом есть какой-то пока непонятный Соломахе смысл. Значит, с высокой степенью вероятности, за ними сейчас следит кто-то вроде Джозепа Кика, а может быть, и сам преподобный лично. На этот случай Соломаха предусмотрел наблюдение за слежкой. Это значит, что верный Птаха сейчас где-то неподалёку, с тепловизором на башке бдит в три глаза. Впрочем, скоро рассветёт, а днём, как ни крути, жизнь намного легче.

Соломаха думал, им придётся ждать, Каценеленбоген станет ёрзать, стрелять глазами и всячески надоедать. Но всё случилось иначе. Призрак сидел, ссутулившись на своём привычном месте, на листе профнастила. Узловатые ноги устало вытянуты. Прозрачный не от мира сего взгляд устремлён в пространство. На коленях обычный его портфельчик. А в портфельчике… Неужели тетрадка? Но этого мало. Что это за эфирно-зефирное видение со стариком рядом, в шлеме, синем бронежилете с надписью «Press» и — о, чудо! — коротенькой, обнажающей бёдра юбочке. Девчонка, конечно, обута как полагается. На ней высокие ботинки на толстой подошве. Голенища со шнуровкой доходят до колен. Не в интим-шопе ли приобрела такие? Соломаха радостно усмехнулся и тут же прикрыл рот рукой. Он не покажет русской девчонке свою радость. Он явился сюда совсем по другому поводу.

А она вскочила, едва завидев Соломаху. Щёки зарделись. Посечённое осколками железо предательски загремело под её ногой.

— Старче!.. — выдохнул Соломаха.

— Назарка!.. А я тут не один. Вот, с девушкой рассвет встречаю. А это кто?

— Каценеленбоген.

— Кто?!

— Американский коммунист.

Виталия прыснула. Старик испытующе уставился на Каценеленбогена, а тот настолько накумаренный, что глазки в кучку и лыка не вяжет. Они обменялись рукопожатиями, и старик спросил о Птахе. Просто так спросил, без какой-либо привязки к конкретной нынешней ситуации, но Соломаха насторожился и ответил уклончиво.

— Я хочу сдаться в плен, — перебил его Каценеленбоген. — Проведи меня к русским, Старик.

— И ты отпустишь его? — спросил Призрак, обращаясь к Соломахе.

— Та пусть катится до самого ада, — проговорил тот усмехаясь.

Соломаха забавлялся, наблюдая, как округлились глаза Виталии, с каким изумлением переводит она взгляд с Каценеленбогена на Соломаху и обратно.

Вот смешная!

— Каценеленбоген — коммунист и хочет быть вместе с другими коммунистами, — продолжал Соломаха. — Мне не жалко. Пусть уходит к своим.

Он говорил так, словно Виталии не существует в природе, словно она тут ни при чём и не ради неё он явился на рассвете в серую зону. Однако