— Ох и язва же ты, Петр Степанович, — вздохнул начальник артели. — Кому кровь из носу моторист был нужен? Кто кричал: вынь да положь ему моториста? Вот тебе моторист, пользуйся! А ты опять недоволен.

— Я-то доволен, — возразил капитан. — Только вертухая себе ищи где-нибудь в другом месте. А у меня своих дел под завязку, чтоб еще за ним по пятам ходить да подглядывать, чем он в гальюне занимается…

— Тьфу на тебя, — сказал начальник артели. Это прозвучало устало, но вполне миролюбиво.

— Взаимно, — так же миролюбиво ответил капитан.

Предмет их обсуждения между тем миновал развалины сгоревшего в прошлом году склада и по узкой, петляющей среди огромных валунов и каменных россыпей тропинке поднялся на мыс. Отсюда, с возвышенности, открывался отличный вид в обе стороны — назад, на поселок и рыбацкую гавань, и вперед, на корабельное кладбище, где тихо ржавели десятка два отработавших свое судов. Павел Лунихин, всего четыре дня назад прибывший в поселок на попутной машине и зачисленный мотористом в команду «Бойкого», не стал любоваться пейзажем, хотя тот, к слову, вполне заслуживал того, чтобы им любовались, даже несмотря на обезобразившие его следы человеческого присутствия в виде гнилых хибар поселка и свалки ржавого металла в затоне. Павел, однако, обретался в Заполярье далеко не первый год, и суровые красоты здешней природы давно воспринимал как привычную данность. Кроме того, он видел места и покрасивее — норвежские фьорды, например.

Слегка прихрамывая на поврежденную ногу, которая давала о себе знать в минуты сильной усталости, он спустился к затону. Где-то поблизости лязгало железо, слышалось характерное шипение ацетиленовой горелки и людские голоса. Ближайшее к нему судно, такая же, как «Бойкий», рыбацкая посудина, стояло с сильным креном на обращенный к берегу левый борт. С берега на палубу была переброшена сколоченная из двух досок хлипкая сходня; распахнутая настежь дверь машинного отделения намертво приржавела к петлям, выбитые окна прошитой очередью из крупнокалиберного пулемета рубки скалили на пришельца кривые стеклянные клыки.

Балансируя слегка разведенными в стороны руками, Лунихин ловко поднялся на шхуну. Судя по наличию сходни и открытой двери машинного отделения, здесь уже побывали до него, и притом не раз, но Павел привык в таких делах действовать методично и не оставлять в тылу белых пятен. И без сходни ясно, что корабельное кладбище давно обшарено вдоль и поперек и что рассчитывать остается лишь на удачу.

Беглый осмотр того, что осталось от судовой машины, лишний раз подтвердил то, что Павел знал и так: умников, обученных орудовать гаечным ключом, тут и без него хоть пруд пруди, а вот запчгсти, напротив, как всегда, в дефиците. Машинное отделение было частично затоплено, в борту зияла пробоина, через которую в трюм сочился неяркий свет близящегося к концу полярного дня. Лунихин выбрался наружу по наклоненному под невообразимым углом трапу и, помогая себе руками, по-обезьяньи вскарабкался к правому борту. Здесь он выпрямился во весь рост, держась за леер, и осмотрелся в поисках нового объекта для своих изысканий.

С этого наблюдательного пункта он наконец разглядел работяг, чьи голоса и возню слышал все это время. Их было двое, старый и молодой; у старого недоставало ноги, которую заменяла пристегнутая к бедру деревяшка, а молодой, как и Васятка, едва ли достиг призывного возраста. В данный момент они перекуривали, греясь на солнышке и укрываясь от знобливого ветерка, которым тянуло с залива, за палубной надстройкой вытащенного на берег маленького стального суденышка со стремительными обводами. Носовая часть уже была отрезана и лежала на гальке, дожидаясь, когда ее забросят в кузов полуторки и увезут на переплавку, и, видимо, поэтому Павел не сразу узнал торпедный катер. Его взгляд с кажущимся равнодушием прошелся по пятнистому от ржавчины клепаному борту и пустым трубам торпедных аппаратов, ощупал страшную рваную пробоину чуть выше ватерлинии, скользнул по полустертым цифрам бортового номера, двинулся было дальше, но вдруг остановился и вернулся к номеру.

Этого просто не могло быть… А с другой стороны, почему, собственно, не могло? Конечно, вероятность того, что, случайно оказавшись на кладбище в чужом незнакомом городе, вы первым делом наткнетесь на могилу старого фронтового друга, не так уж велика, но она существует…

«Эх, валенки да валенки, неподшиты, стареньки…» — пел на причале жестяной репродуктор, но Павел Лунихин вдруг перестал его слышать. Песню заглушили другие звуки: рвущий барабанные перепонки стук очередей, звон прыгающих по стальной палубе стреляных гильз, грохот разрывов, плеск рушащихся в море водяных столбов, треск пламени. Дневной свет, и без того неяркий, вдруг померк, словно солнце заволокло густым дымом, и сентябрь пятьдесят третьего года исчез, сменившись июлем сорок второго.

Глава 1

Стоял мертвый штиль, и черный дым поднимался в небо густым, жирным столбом. Солнце лишь изредка пробивалось через него короткими злыми вспышками, как будто оттуда, сверху, тоже стреляли, а когда дым немного редел, превращалось в дрожащее мутно-красное пятно. Чадное пламя хищно лизало пустые торпедные аппараты, подбираясь к машинному отделению и топливным бакам, и усеянная стреляными гильзами, залитая кровью палуба была горячей, словно дело происходило не за Северным полярным кругом, а вблизи экватора.

Катер легонько, как детская колыбель, покачивался на поднятых взрывами волнах. Студеная, прозрачная, как бутылочное стекло, вода Баренцева моря плескалась в израненные борта; люк, ведущий в машинное отделение, был открыт, оттуда тоже валил серый дым и слышался плеск наполнявшей трюм воды. Под это покачивание и плеск так и подмывало закрыть глаза, отдавшись на волю теплу и подступающей непреодолимой слабости. Треск пламени навевал воспоминания о лесных кострах и о том, как уютно, по-домашнему трещит огонь в жестяной печке-буржуйке в подвале разбомбленного командирского общежития. Борясь с подступающим обмороком, командир ТК-342 Павел Лунихин полулежал на горячей палубе, привалившись лопатками к пустой горячей трубе торпедного аппарата, и из последних сил сжимал в ладони скользкую от пота и крови рукоятку бесполезного пистолета.

— Русские моряки! — коверкая слова чужого языка, вещал за дымовой завесой усиленный жестяным рупором голос. — Сопротивление бесполезно! В случае добровольной сдачи немецкое командование гарантирует вам жизнь! В противном случае вы будете уничтожены…

Лунихин посмотрел в ту сторону, откуда доносился голос, и увидел, как из дыма медленно, будто в дурном сне, выплывает подлодка со свастикой на ходовой рубке. На мостике стояли трое или четверо офицеров; один из них, надсаживаясь, орал в рупор, остальные молча наблюдали, поблескивая линзами цейссовских морских биноклей. На палубе виднелись фигуры замерших