Мимо нас по проходу сновали пассажиры. Большинство — люди в военной форме. В основном мужчины, но попадались и женщины, как правило не молодые и не очень красивые. Тогда я пришёл к выводу: военная форма не красит женщин. Дверь туалета беспрестанно хлопала, а я жалел, что не принял идею матери о такси. Ехал бы сейчас по трассе «Дон» в сторону Пятигорска на чилле, а так ловлю хейт.

За окном стемнело. Сразу после пятиминутной остановки в Рязани Цикада принялся форсить идею игры в нарды, но вояки с верхних полок, посетив предварительно туалет, намертво отрубились сразу после того, как поезд отвалил от платформы. Мой бритый душнила тем временем всё таращился в тёмное окно, словно мог увидеть там что-либо кроме собственного отражения. Мне удавалось имитировать лёгкую дрёму до остановки в Мичуринске, и странное дело, никто из этих бесцеремонных и простоватых людей не пытался меня абъюзить, мешая спать. Наоборот, они относились к моей усталости с уважением, говорили вполголоса или шепотом, старались не садиться на мою полку.

О, майгадабал! Какая низость! Я пал до самого плацкарта, потому что все поезда, проходящие через Ростов-на-Дону катятся по курортным местам и все они адски переполнены, в то время как южные аэропорты все, кроме Сочи, закрыты из-за войны.

В конце этого тяжёлого дня меня ждало ещё одно потрясение.

Сквозь прижмуренные веки я наблюдал не только за бритым чуваком на полке № 34 (этот также принял горизонтальное положение после Мичуринска, но сон к нему не шёл и он чатился с кем-то ещё очень долго), но и за Цикадой тоже. Этот улёгся последним, когда собутыльники на верхних полках уже захрапели. Рядом с собой на полку он уложил свою трость. Так перевозбудившийся после длительного воздержания любовник трамбует на ложе предмет своего вожделения. Потом, оглядевшись по сторонам, словно не желая быть застигнутым за этим занятием, принялся осторожно отлеплять липучки своих ортопедических ботинок. Вот он снял их. Вот, помогая себе руками, как это часто делают старики, закинул ноги на полку. Правой ногой он задел пластиковую перегородку, и я услышал характерный стук. Такой стук бывает, когда твёрдый пластик соударяется с чем-то не менее твёрдым. Цикада долго, с задумчивым интересом смотрел на свои носки со снеговиками, а потом он просто снял их. Если бы я вскрикнул или выругался, то раскрыл бы тем самым своё инкогнито, а так я, закусив бороду, рассматривал эргономические протезы голеностопов Цикады. Протезы были разные, но оба впечатляли сложностью конструкции. Левая его ступня была ампутирована довольно низко, сохранилась почти вся лодыжка. Правая же повыше, почти до колена. Несколько минут и в полной тишине я наблюдал, как Цикада расчехляется на ночь. О, майгадабал!!! Зачем он это делает? А если придётся подниматься по тревоге и куда-нибудь бежать? А если случится авария поезда и надо будет спасаться? Что в таком случае станет делать Цикада? Он будет ползти, цепляясь руками? Или он станет на колени и будет передвигаться так? Или… Нет, конечно же, если что-нибудь внезапно случится, я, Тимур Помигуев, не дам Цикаде пропасть. В конце концов я могу предоставить герою войны свой гироскутер. Впрочем, нет, такой зашквар нам не подходит. О, майгадабал! Человек без обеих ног не может пользоваться гироскутером. Как же быть? Как я могу помочь ему? Цикада не будет ползти один, потому что Тимур Помигуев поможет ему, взвалит его лёгкое тело на свои мощные плечи и…

Я лежал на спине. Медленные слёзы катились по моим щекам, смачивая бороду. Вспомнилась мать с её обычными похвалами её «доброму мальчику». Да, я действительно добрый, потому что плачу от жалости к этому искалеченному человеку. Подумать только, жизнь без обеих ног! А я-то бегу от войны, в то время как этот Цикада воюет без обеих ног!

Сон не шёл, и я продолжал своё, как мне казалось, незаметное наблюдение. Я заметил, как изменилось, расслабившись, лицо Цикады, после того, как он снял протезы, каким оно сделалось детским. Наверное, два протеза не сахар, и он испытывает боль при ходьбе на них. Но он не ноет, не жалуется. Наоборот! Увечье — это его интимная тайна. Он не выпячивает своё геройство, а самостоятельная ходьба на двух протезах — это настоящее геройство!

Засыпал я под бубнёж бритого товарища на полке № 34, который около часа разговаривал со своей матерью. Не мама, не мамочка, не мазер, не мамуля. Он называл свою родительницу именно мать, то есть так же, как я. Вот только обсуждали они не аллергию и не здоровое питание, а успеваемость в начальной школе маленького мальчика, который, к несчастью, остался без мамы и на попечении бабушки. Из разговора, ведшегося напряжённым шепотом, я понял: мама мальчика сбежала за границу и живёт там прекрасной половой жизнью с каким-то нечестно разбогатевшим хохлобаном. Мать моя права относительно моей доброты. Являясь добрым человеком, я не злорадствовал, слушая всё это. Напротив, на данном этапе мне стало жалко бритого, и я простил ему сегодняшний абъюз.

Последняя моя мысль в тот день была, к сожалению, о герлах. Вернее, о том, что связываться с ними узами брака не стоит. В пятом часу утра я заснул.

Глава 5

Городская деревенщина

— Как ты, Снежок?

— Та хреново…

— Пособие получила?

— Та получила.

— Поселили?

— Поселили с двумя какими-то проститутками с Харькова. Такая быдлота. Та они и не с Харькова. В Харьков понаехали накануне войны с какой-то дыры из-под Винницы. Поселили в одной комнате, потому что все мы жёны украинских воинов и все бездетные…. Как в общаге. Помнишь старый русацкий фильм «Девчата»?

— Не-а…

— А мои мамка с папкой любили его смотреть…

Снежок сглотнула слезу.

— Как они?

Собеседница Снежаны, Яна Тимченко, случайно встреченная на чужбине одноклассница, выглядела вполне процветающей, вероятно потому, что отлично знала немецкий и французский языки и успела ещё до войны перетащить своих из Запорожья в Европу. Яна и в прошлой жизни была отзывчивой девушкой, а уж теперь, когда многие потеряли всё, она безотказно угощала всех своих знакомых в кофейнях австрийского Лаа-ан-дер-Тайа и не скупилась на сочувствие.

— Та если б я знала за родителей.