– Ну и как щуки?

– Нормальные. Жена нажарила, и котлет накрутила… – осторожно отозвался Подберёзов, не зная, чего ожидать от Чернопута.

– Это хорошо. А вообще-то, дорогой Валентин, гони подобных дарителей – не позорь ни себя, ни меня. Так можно окончательно опуститься и дискредитировать конкурс. Ведь пойдёт слух, что нас с тобой можно купить, как какую-нибудь Маньку с базара, за стакан семечек! Не думал об этом? Мне потом будет стыдно появиться на людях. В общем, так: отныне никаких мелких подношений, а с теми конкурсантами, кто пожелает проявить себя по-настоящему и выйдет с дельным предложением, разговор будет особый: пусть сначала вспомнят, что у нас конкурс не абы какой, поэтому и проявить надо себя солидно. Пусть тысчонку-другую зелёных денег в клювике принесут, тогда с таким человеком и поговорить можно. Всех ко мне посылай.

– Стрёмно как-то…

– Чего же стрёмного-то, если деньги пойдут на помощь творческим личностям, да и больных детей не будем забывать, многодетным семьям помогать. Так и говори открыто. А будем что-то утаивать, заниматься мышиной вознёй – только слухи будем плодить! Понятно?

– Понятно-то понятно, да только всё равно как-то не по себе, будто мы заранее определяем цену премии, а творческая составляющая для нас не важна.

– Почему же – важна, и очень! Бездарям лучше к нам не соваться! Так что действуй, а меня меньше тереби. Да, а если щук всё-таки будут нести, сам разбирайся с такими несунами. Меня в это дело не впутывай, не порочь моё чистое имя. Уяснил?

– Отчего же не уяснить.

Когда Подберёзов собрался уходить, Чернопут остановил:

– Погоди… – И достал из шкафа бутылку дорогой водки. – Сам-то я почти не употребляю, а тебе пригодится, так сказать, под будущих щук.

Валентин радостно заулыбался, даже облизал губы, а Герман Михайлович подумал: «Вот и хорошо, что улыбаешься. Значит, всё понял!»

Через несколько дней у Чернопута состоялся интересный телефонный разговор, когда увидел на дисплее фамилию Проймин. С ним он когда-то учился в строительном институте, а теперь вспомнил, что с недавних пор задолжал этому подтянутому и с виду мягкому человеку с «купеческим» пробором льняных волос триста «рублей». При случае обещал вернуть, а всё чего-то не получалось и не получалось. Конечно, если бы тот серьёзно предъявил ему долг, то давно бы отдал, но, пользуясь то ли добротой, то ли разгильдяйством институтского товарища, всё откладывал и откладывал. А тот особенно не настаивал, имея свой интерес и являясь поставщиком профиля для обшивки балконов. Да и деньги-то – тьфу, разговоров больше.

– Привет, Сергей! Рад слышать тебя… Поверь, всё это время испытываю неудобство. На днях перечислю тебе всю сумму, так что спи спокойно!

– На сон не жалуюсь, потому что совесть чиста… Но звоню тебе не по этому вопросу. Если помнишь, мы когда-то ходили в институтское литобъединение. Так вот, с тех пор продолжаю изводить бумагу. Да и ты не угомонился – иногда читаю в журналах твои рассказы. Блеск! К чему я всё это? А к тому, что попалось мне объявление о литературном конкурсе, который ты замутил в своём городе. А что, если мне поучаствовать в нём? Глядишь, по старой памяти что-нибудь и выгорит! Тогда и я постарался бы, например, забыть о твоём долге! Годится такое предложение? Вот только не знаю – можно ли иногородним участвовать?

– Серёга, друг дорогой, невнимательно читал ты положение о конкурсе. Ведь он у нас международный, а значит, литераторам всего мира открыты виртуальные двери. Главное условие при этом: талант! Но талант, сам понимаешь, субстанция аморфная, его за локоток не ухватишь, и что может понравиться одному, другого отвратит. И он будет прав: ну, так человек видит. И чем ему можно возразить?! Но в любом случае я тебя услышал. Присылай работу на электронный адрес, указанный в объявлении.

– На твоё имя?

– Нет. На человека по фамилии Подберёзов – он координатор конкурса. А я Джонсону сообщу о тебе.

– Кому, кому?..

– Фу, ты – оговорился… Валентину этому самому, Подберёзову!

– Сегодня же пошлю! – обрадовался Сергей.

Чернопут не ожидал такой покладистости от удивившего Проймина. «Это надо, три сотни не пожалел, – радостно сокрушался Герман Михайлович, – чтобы чуток прославиться, хотя кому теперь нужна такая слава, если далее города она не прокатится. Или уж настолько съехал с колёс человек, что готов разбрасываться деньгами неизвестно чего ради? Ведь никогда он не слыл мотом, каждая у него копейка на учёте. Это уж и вовсе непонятно – не тот он человек, чтобы быть лохом. Или что-то своё держит на уме. Хотя так, наверное, и есть: зависим он от него, ох, как зависим – вот и лебезит!»

Проймину же и деваться некуда. Так бы любой поступил на его месте. «Если просить возврата долга не с руки, то хоть с такого захода, глядишь, что-нибудь обломится, – рассуждал Сергей, успокаивая себя. – А что: недурственно будет миллиончик отхватить! Тогда можно и в ресторан Михалыча сводить, а то он чуть чего бессовестно напоминает об этом: мол, скупердяй ты, Проймин, каких свет не видывал. Можно подумать, что сам он такой лошок, что хоть слёзы лей, до невозможности жалея его. Нет, дорогой однокоштник, если бы я не ходил под тобой, то разговор совсем другим вышел. И тогда ещё неизвестно, чья бы взяла. А конкурс, какое-то там лауреатство, – это тьфу, бессовестная замануха для неумёх, доводящих себя писательством до безумия, надеющихся прославиться и заработать на этом денег. И ничто их не пугает: ни ковид, ни политическое беснование западных обезьян. В советское время достичь успеха одарённому человеку ничего не стоило, а теперь это реально только для тех, кто пригрелся под чиновничьим боком, кто слова поперёк не скажет, кто оближет с ног до головы нужного человека и при этом будет мило улыбаться. А главное, всех и вся очерняет: начиная с чиновников и заканчивая Родиной! – Он на секунду задумался: – Хотя, понятно, и прежде улыбались, но не так уж погано!»

Тем же