Прихода Коли она ожидала всегда со страхом. Она боялась Коли, потому что он барчук, говорит ей много непонятного и сама она не умеет ни сказать, ни сделать ничего такого, чтобы Коле было интересно. Однажды она набрала ему крыжовника, но Коля сказал, что его много у них дома, и не стал есть; потом она как-то подновила фуксином румянец, и самой ей понравилось, когда она гляделась в осколок зеркальца, но Коля не понял этой красоты и удивился, зачем она красит щеки, как картонная кукла.

Иногда Коля мучил ее. Рассказывал, какие у его мамы красивые платья со шлейфом, как у королевы, и какие красивые бывают у них гости. Они сажают его на колени, целуют, и он сидит с ними долго, а музыка играет, и красивые барышни танцуют и тоже подходят и целуют Колю. Когда же Буяниха обижалась и говорила, что могла бы одеваться еще лучше, если бы была барыней, Коля грозил, что больше приходить не будет.

– Никогда, никогда больше не приду. Сиди тут одна, – говорил он, искоса глядя на покрасневшее лицо Буянихи.

– И буду сидеть, – угрюмо отвечала Буяниха.

– А к нам гости придут.

Буяниха молчала, и Коля перелезал через забор нарочно долго, чтобы она видела, как он перелезает. Потом он забывал о ней, и мама целовала его маленькие грязные ручки, а Буяниха лежала одна или ходила по саду, натыкаясь на деревья, и думала, что ей следует утопиться. Она и на людей натыкалась, куда она ни шла, ей все казалось, что она идет в огромной сияющей пустоте, и в такие минуты она была как слепая.

Случилось так, что Коля рассердился и не приходил два дня, а на третий погода испортилась, поднялся ветер и дождь. Буянихе показалось, что это конец, больше ни погоды, ни Коли не будет и что именно сегодня ей следует утопиться. И ночью, вместо города, она пошла в поле, на берег реки. Дождь перестал и откуда-то порывами налетал очень теплый и влажный ветер, как дыхание кого-то большого и ласкового. У самого берега тихонько хлюпала вода, иногда волна забегала дальше, и тогда слышался нежный, хрустально-звонкий, ломающийся всплеск, как веселый смех ребенка. Буяниха упала лицом на мокрую траву, потом завернула голову большим платком и в <нрзб> темноте его долго плакала обильными тихими слезами, в которых было много жалости и чего-то другого, размягчавшего сердце. Потом она пошла домой, так как топиться ей больше не хотелось, но не хотелось идти и под мост. Дома никого не было и Буяниха пошла постоять на то место, откуда смотрел обыкновенно Данков на улицу; пользуясь теплом, кое-где собрался народ, невидимый в черной тьме ночи, и неподалеку играл на тростниковых дудках молодой плотник, недавно пришедший из деревни. Звуки были незаконченные, наивные; две тростниковые дудочки, одна потоньше, другая погуще, повторяли одну и ту же простенькую мелодию и переливались и опять повторяли ее. В звуках была грусть и тихая жалоба; Буянихе было холодно от слез, она куталась в платок и бесследно сливалась с темнотою сырой ночи. Она долго стояла. Уже народ разошелся, и артель плотников с тихим говором ушла спать, а она все стояла и ждала чего-то. Но ничего не появлялось, а тьма стояла ровная и густая, и Буяниха уже не чувствовала на себе свежего дыхания кого-то большого и ласкового. Опять ее охватывала бесконечная пустота, и, как слепая, она шла прямо на столбы, точно не видя, что они действительно существуют. Ей казалось, что она одна только существует, а больше ничего нет, и она смутно удивлялась, встречая запертую дверь и недоверчиво ощупывала ее. Улегшись в углу, на своей маленькой подстилке, она долго дрожала, как от озноба, а глаза ее удивленно и со страхом смотрели в темноту.

Совсем случайно Буяниха напала на способ угодить Коле. Это были белые мятные пряники, называвшиеся на Пушкарной жамками. На копейку их давали две штуки, а десяток стоил четыре копейки. Такими пряниками угощал ее один из любовников, и она случайно сохранила пару их в кармане, а потом дала Коле попробовать. Коля съел их оба и сказал, что любит их больше всего на свете.

– А больше нету? – спросил он.

Буяниха была так рада, что Коля ест ее пряники, что только смеялась.

– Еще будут, – сказала она гордо. – Ты только приходи.

И в этот раз Коля не дразнил ее и рассказывал о графе Монте-Кристо. Теперь он был графом Монте-Кристо, как раз в тот период, когда тот мстит всем своим врагам, и оттого был особенно добродушен. Потом он учил Буяниху слушать по-особенному, как поют птицы, жужжат пчелы и говорит сад: быстро закрывая и открывая уши. Так, действительно, выходило лучше. И расстались они дружески.

С этих пор Буяниха днем и ночью думала о пряниках, чтобы достать их как можно больше, потому что Коля мог съедать их сколько угодно: раз он съел 20 штук. Вместо водки она просила своих любовников угощать ее жамками, но те редко соглашались и бранили ее, серьезно сердясь на нее. Ей приходилось покупать пряники за деньги, и, прежде равнодушная к своему успеху, теперь она усиленно кокетничала, завивала на гвозди волосы и даже пела, чтобы посмешить, так как настоящего голоса у нее не было. И очень часто ей удавалось привлечь лишнего любовника, и подруги сердились на нее и завидовали.

Теперь она меньше боялась Коли и не только слушала его, но осмеливалась говорить о своем, что ее интересовало. И Коля ничего, разговаривал. В тот раз, когда он съел 20 жамок, Буяниха решила, что может поцеловать его, и, немного труся, поцеловала. И Коля отнесся к поцелую спокойно и только обтер ладонью щеку, как он это делал даже после поцелуя матери. Тогда Буяниха совсем расхрабрилась и пожаловалась:

– Плохая у меня жизнь, Енрик.

– Отчего плохая? – серьезно осведомился он.

– Да так. Никто меня не любит.

– А я-то? – искренно удивился Коля.

От этих слов к горлу Буянихи что-то подступило, но плакать она все же не решилась: ей казалось, рано еще. Она покусала губы и удержалась, а Коля сообщил:

– Когда я вырасту большой, у меня будет свой дом с стеклянной крышей. И я возьму тебя к себе.

– Вправду возьмешь?

– Ей-Богу.

Буяниха опять поцеловала его и хотя засмеялась, но поверила в дом со стеклянной крышей. Теперь она ходила важно, с товарками обращалась гордо и требовала, чтобы они относились