– Это совсем нетрудно. Достаточно заглянуть в регистрационную книгу! – медсестра опять улыбнулась и исчезла.

Мудрец изумился: «Ишь какая сообразительная! Можно подумать, что к ней каждый день обращаются молодые мужчины с просьбой узнать что-нибудь о молодых женщинах. А может, медсестра просто привыкла сводничать, как Хун-нян? [25] Странно! Наши любовные отношения всегда останутся тайной. Стоит мужчин и женщин поместить вместе (кроме меня и Ван, конечно), как у них начинается бог знает что, даже говорить противно. В этой больнице все на европейский манер, но неужели на Западе любовь до такой степени свободна? – Он уже начал раскаиваться, и его насквозь пропитанное конфуцианством сердце, лишь слегка украшенное европеизацией, беспокойно запрыгало. – Вот дурак! Зачем я раскрыл медсестре свою тайну? Но ведь она не выразила ни малейшего удивления; может, она и в самом деле по-другому смотрит на эти вещи? А, ей захотелось получить два юаня!»

Тем временем медсестра вернулась:

– Барышня Ван лежит в седьмой палате, с обычной женской болезнью, но сейчас уже поправляется.

Медсестра направилась к двери, даже не взглянув на Мудреца. Он еще больше изумился, попытался всучить ей два юаня, но она с улыбкой повторила: «У нас в больнице это не принято», – и для вящей убедительности помахала рукой.

Мудрец сел на постель. Он ничего не мог понять: от чаевых отказывается, свободные отношения между мужчиной и женщиной считает вполне естественными. Наверняка воспитывалась у какого-нибудь заморского черта!

Совсем запутавшись, Мудрец решил больше не думать о медсестре. Он полагал, что все вещи на свете делятся на постижимые и непостижимые. О непостижимых и размышлять нечего, а люди, стремящиеся понять решительно все, просто дураки. Дураком же он быть не хотел, поэтому снова вернулся к более житейским вещам: «Я считал, что Ван ранена, а у нее какая-то женская болезнь! И Ли Цзин-чунь, этот пройдоха, ничего мне не сказал – наверняка путается с Ван! Ну, погоди, Ли Цзин-чунь, не будь я Чжао, если не разнесу твою нахальную башку!..»

Глава шестая

Наконец Чжао выздоровел и выписался из больницы. Перед выпиской он еще раз навел справки в женском отделении, но Ван там уже не было. Он вздохнул и постарался вычеркнуть ее из своей памяти; не лучше ли думать об Оуяне, с которым он вот-вот встретится в пансионе?

Первым, кого он увидел в «Небесной террасе», был слуга Ли Шунь. Заискивающе улыбаясь, Ли Шунь спросил Мудреца о здоровье и поинтересовался, хорошо ли с ним обращались в больнице. Мудрец был тронут его вниманием, но счел ниже своего достоинства пускаться в подробности со слугой и лишь бросил в ответ две-три короткие фразы. Ли Шунь торопливо открыл дверь, вытер в комнате пыль, принес кипятку, заварил чай. Только тогда Мудрец вошел в комнату, огляделся, и она показалась ему чужой и холодной, как опустевший храм.

– А где господин Оуян?

– Вышел куда-то с господином У. Наверное, скоро вернутся!

Мудрец задумчиво поскреб подбородок и вдруг услышал в коридоре знакомый кашель. Он выглянул из двери и увидел долгожданного Оуян Тянь-фэна, а рядом с ним – У Дуаня.

– Эй, друзья! – весело крикнул Мудрец.

– Ха, старина Чжао вернулся! Не умер от ран! – Оуян бросился к нему, как лепесток, сорванный ветром, и горячо пожал ему руку. Мудрец не знал, смеяться или плакать от радости; он только чувствовал, что шутливый тон Оуяна для него в тысячи раз милее всех заботливых, но вульгарных расспросов Ли Шуня.

У Дуань, одетый, как обычно, в европейский костюм, легонько, двумя пальцами пожал Мудрецу руку и изобразил на своем лице подобие церемонной улыбки.

– Расскажи, чем вкусным кормили тебя в больнице? – спросил Оуян, ведя Мудреца с У Дуанем к себе в комнату.

– Чем вкусным кормили?! Ты бы лучше спросил, сколько мук принял в этой больнице твой старший брат!

Чжао с Оуяном резвились, как кошечки, которые трутся друг о друга носами, ушами, хвостами, и У Дуаню это не понравилось:

– Хватит валять дурака! Пойдемте лучше куда-нибудь! Я раскрою вам одну тайну…

– Пойдемте! – мигом согласился Мудрец. – Как вы насчет «Золотого феникса»? Там можно хлебнуть выдержанного, из погреба!

– Ты ведь только что из больницы, – сказал У Дуань. – Впрочем, ладно, я готов взять на себя твои болячки, да и Оуян поможет. Но когда вы услышите мою тайну, и о еде, и о вине позабудете!

– Кто бы ни платил, а уж я напрягу свой живот, чтобы объесть любого из вас! – пригрозил Оуян, и лица его друзей засияли золотым светом: после такой милой угрозы им особенно захотелось продемонстрировать свое богатство и щедрость.

У Дуань надел европейское пальто, Чжао – китайскую куртку, и они втроем торжественно отправились в харчевню «Золотой феникс», славившуюся не только вином, но и блюдами из баранины.

– А, господа Чжао, У, Оуян! – с улыбкой приветствовал их хозяин. – Что же это, господин Чжао, вас так давно не было? Может, громили президентский дворец? Сколько раз съездили президенту по шее?

Мудрец улыбнулся и промолчал, но в душе поразился остроумию хозяина. Заняв лучший столик, друзья громко разговаривали, смеялись, даже не глядя в сторону остальных посетителей, словно те, кто ест баранью требуху и пьет обычную водку, вовсе не достойны внимания. Чжао на правах старшего приказал:

– Оуян, ты выбирай и заказывай, а У пусть рассказывает свою тайну!

– А ты не рассердишься? Она ведь тебя касается, – промолвил У Дуань.

– Стерплю как-нибудь, я человек уравновешенный.

– Ты так думаешь? – усомнился У Дуань и понизил голос. – Так вот, Ван подарила профессору Чжану свою фотокарточку! Я знаю, где она снималась, сколько заплатила и даже размер фотокарточки. Ну как, стоящая новость?

Мудрец ничего не ответил. Это сделал за него Оуян, который уже кончил заказывать и целиком переключил свое внимание на захватывающую тайну:

– Твои новости, дорогой У, всегда полезны и достоверны, но беда в том, что с профессором Чжаном нам не справиться.

– Ты, видно, не знаешь разницы между единственным и множественным числом! – вскипел Мудрец. – Это тебе или вам не справиться, а не «нам»! Я измолочу его без лишних слов, будь он даже о трех головах, шести руках и девяти хвостах. Не стоило бы, конечно, ввязываться в драку из-за бабы, но я доставлю себе такое удовольствие. К тому же Чжан – ее учитель! И ради общества я убью этого бесстыжего кобеля!

– Прости меня, старина Чжао! Разумеется, я имел в виду только себя, а ты известный боец. Я даже готов помочь тебе, чем смогу.

Мудрец презрительно