Я отползаю подальше от него и встаю, держась за верстак. Вытираю кровь на юбке. Крепче сжимаю клинок, а Цицерон тем временем осторожно обходит своего хозяина. Он принял решение и опознал меня как угрозу, причину боли и криков. Одной большой лапой он попадает в скользкую лужу крови и потом оставляет на полу идеальный отпечаток, словно вытисненный на воске.

Месть режет безжалостно, но может не помочь отбиться от зубов Цицерона, если он вцепится мне в руку. Или в горло. Так или иначе, рука у меня уже дрожит, а рукоять в ладони скользит. Пес чувствует это и подбирается ближе.

Я думала, что с восходом солнца один из моих сыновей придет на лесопилку работать, но вместо этого слышу, как по дорожке грохочут копыта.

А еще раздается пронзительный хриплый крик, от которого у меня звенит в ушах и болят зубы.

Кровь.

Она растекается по полу под Нортом. Мне его не жаль, но я не хочу, чтобы он умер тут, на лесопилке моего мужа, так, чтобы в этом можно было обвинить меня. Я хотела его искалечить, не убить. Проучить на всю жизнь. Сделать так, чтобы у него стало на одно орудие меньше для того, чтобы ранить женщин нашего мира. Я сбрасываю шаль и кидаю ему.

– Вот, возьми, – велю я. – Зажми рану.

Он кричит на меня. Изрыгает ругательства сквозь туман безумной ярости.

– Успокойся и делай, что я скажу. Или умрешь.

Я жду, что появится Сайрес или Джонатан, но вместо этого в здание лесопилки входит Эфраим. Я ошеломленно смотрю на него.

– Какого черта? – восклицает Эфраим, когда видит, что Норт растянулся на полу, между ногами у него кровь и он пытается прижать к паху мою шаль.

Цицерон уже пятится обратно от меня, то рыча, то скуля, и тут в дверь влетает Перси и пикирует на него. Пес взвизгивает так, будто его только что заклеймили горячим железом, и бежит к двери. Перси резко разворачивается и летит за ним, вытянув когти.

Мой дневник лежит на полу, разодранный в клочья.

А я плачу при виде своего мужа. Роняю Месть. Кровь на руке кажется мне маслянистой, и я вытираю ее о юбку.

– Он меня поджидал, когда я вернулась. – Я смотрю на Эфраима в упор и пытаюсь в два предложения вместить сразу все. – Я сказала ему меня не трогать. Он не послушал.

Муж замирает. Молчит. Зрачки его расширены, он оглядывает меня, чтобы понять, насколько я пострадала, потом оборачивается на кровавое зрелище – дергающегося на полу Норта. Он понимает, что я пытаюсь сказать.

– Ты пострадала?

Вопрос одновременно нежный и яростный.

– Только потому, что Брут меня сбросил.

Я пробую перенести вес на растянутую лодыжку, потом все равно ковыляю к Эфраиму.

– Ему нужен врач.

Эфраим смотрит на лежащего на полу Норта.

– Некогда, – говорит он.

– Но…

– Везти его в Крюк слишком долго. Без помощи он истечет кровью. Если его спасать, то это придется делать тебе.

Спасать Джозефа Норта – последнее, чем я хочу заниматься, но после всего произошедшего мы не можем позволить ему умереть тут.

Эфраим направляется к нему.

– Не трогай меня! – рычит Норт.

– Ты тут мне командовать будешь? В моем собственном доме? После всего, что ты сделал? – Эфраим встает над ним. – Если ты решил умереть, то не на моей земле.

Но Норт все равно воет, плюется и ругается. Шипит сквозь сжатые зубы каждое возможное оскорбление женского рода, которое он когда-либо в жизни слышал.

Мгновение назад он думал, что я слаба. Уязвима. Может, и так, но я не беспомощна.

– Жаль, что ты так ненавидишь женщин, – говорю я ему. – Потому что тебе предстоит всю оставшуюся жизнь мочиться как женщина.

У меня миллион вопросов по поводу того, как Эфраим здесь оказался, но судя по тому, с каким лицом он оценивает раны Норта, с вопросами придется подождать. Он только сейчас осознал, что именно сделал его клинок.

– Марта… – говорит он, и я слышу нотку неуверенности в его голосе.

– Мне понадобится мой медицинский саквояж. И много льда.

* * *

Я повитуха.

Я целительница.

Я не отбираю жизнь.

Я привожу жизнь в этот мир.

Вот что я говорю себе, пока мы останавливаем кровотечение. Эфраим зажимает рану, а Норт то теряет сознание, то приходит в себя. Глаза у него встревоженно распахиваются, а потом закатываются так, что видны только белки. Каждый раз, когда он приходит в себя, тело его дергается, а потом боль снова заставляет его отключиться, и он оседает обратно на пол.

Главная проблема – кровотечение, но когда мы с ним справляемся, я беру иголку с ниткой. Зашивать тут требуется не так-то много – разрез был чистый и точный, а остальное залечит время. Я промываю рану настоем виргинской лещины, чтобы она не загноилась.

Закрепив последний стежок, я кладу на рану горку льда. Это временно приглушит боль и сузит кровеносные сосуды. Но Норт продолжает беспокойно дергаться. Долго он не проспит. Сейчас бы бутылку лауданума от доктора Пейджа!

Переводя взгляд на Эфраима, я вижу у него в глазах целое море печали.

– Я предупреждала, чтобы он не трогал меня, – говорю я.

– Хватит. Не вини себя за то, что здесь сегодня произошло, или за то, что проявила к нему милосердие.

– Не думаю, что Норт когда-нибудь сочтет это милосердием.

– Если б не милосердие, ты бы ему глотку перерезала.

– Я сделала ровно то, что собиралась, Эфраим. Глаз за глаз.

– Все равно, хоть и суровое, но милосердие, любовь моя. – Он садится рядом со мной на грязный пол. – Он выживет?

– Скорее всего, да. Если не будет заражения или горячки. А их не должно быть, если промывать рану.

– И ты готова этим заниматься?

– Ни в коем случае. Дальше я его лечить не намерена. Пусть сам себе няньку ищет.

– Тогда что мне с ним делать?

– Отвези его к доктору Пейджу. Насколько я помню, наш друг полковник очень уважает медицинский опыт этого шута. Посмотрим, насколько ему понравится быть у Пейджа пациентом.

– А как объяснить Пейджу его раны?

Я оглядываю лесопилку, придумывая, что сказать, но потом упираюсь взглядом в верстак Эфраима и сложенные в ряд начищенные и наточенные ножи.

– У неопытных плотников периодически случаются неприятности со скобелем. Особенно если они не надевают кожаный фартук.

– А если Норт будет это отрицать?

– Тогда пусть рассказывает, что он вломился к нам в дом, напал на меня и при этом был кастрирован. Но, насколько я его знаю, он такое рассказывать не захочет.

Эфраим смотрит на кровь на моих руках и платье.

– А ты как?

– Со мной все в порядке.

– Неправда.

– Будет в порядке. Рано или поздно.

– А до тех пор? Что ты будешь делать?

– Я сутки не спала. Пойду лягу.

Среда, 21 апреля

Я очень устала и измучилась, но, добравшись наконец до дома, уснуть так и не смогла. Только помыла лицо и руки и разожгла огонь в очаге.

К тому времени, как дети встали и занялись делами, я уже пришла в себя, и они не знали, что что-то случилось. Когда я попросила их натаскать и подогреть воду для ванны, они тоже не удивились. Только когда приехал Эфраим и двинулся прямиком в нашу спальню, они начали встревоженно переглядываться. Не обнаружив меня в спальне, он пришел