– Оправдали тебя только потому, что ее не было в суде и она не давала показания.

– И кто в этом виноват?

– Виноват тут только ты. Не смей возлагать вину на нее.

Мне надо, чтобы он продолжал разговаривать, это самое главное. Он так доволен собой. Всегда таким был. И чем дольше он говорит, тем светлее за окном. Днем мужчины не такие храбрые, как в темноте. Может, мои дети и спят, но им уже недолго осталось спать. У нас же ферма. И потом, нужная мне вещь здесь, в трех футах от меня. Но если я сейчас к ней метнусь, он мне помешает.

– Ну же, Марта, у нас с тобой дело. – Норт выправляет рубашку, начинает развязывать завязки брюк.

– Не вздумай. – Я пячусь к верстаку еще на шаг.

– Ну-ну, попробуй сбежать. Не думаю, что ты далеко убежишь со своей-то лодыжкой.

Цицерон хлещет хвостом по полу, поднимая облако опилок, и скалится так, что видны его темные десны.

Когда Норт спускает брюки, а потом и подштанники, я не удостаиваю взглядом то, что он поглаживает рукой. Я смотрю ему в глаза, жду, когда он бросится на меня. Я знаю, что у меня только один шанс. Если он до меня доберется или собьет меня с ног, драться придется на полу, и я потеряю все возможные преимущества маневра, а с ними и способность защищаться.

– Тебе, наверное, неприятно осознавать, что из этого ты никаким образом не выпутаешься, – говорит Норт.

Меня пробирает пот. На висках. Под мышками. На верхней губе. Я шесть месяцев не потела. Может, семь. С тех пор, как последний раз работала в саду. За зиму мне потеть ни разу не доводилось. А теперь вот опять. Внезапно. Не к месту. Воздух внутри лесопилки кажется густым и тяжелым. Я чувствую запах дыхания Норта. Его пота. Его паха. Я чувствую запах гнева, исходящего от его тела.

Тук. Тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук-тук. Мое сердце колотится все быстрее и быстрее.

Между запахом и памятью существует связь. Ничто не вызывает воспоминания так, как запах. И вот теперь я вся охвачена воспоминанием тридцатипятилетней давности. Билли Крейн. Сарай. Четыре жуткие минуты, когда меня ткнули лицом в грязь.

– Я так и знал, что ты боишься, – говорит Норт.

И я не могу этого отрицать. Доказательством служит то, как судорожно вздымается и опускается моя грудь. Как я не могу заставить себя дышать ровно. Я слышу, как кровь шумит у меня в ушах, словно река, высвободившаяся из оков зимы. Бурная и опасная. Я знаю, что будет дальше. Мое тело это осознает. Помнит. И не желает успокаиваться.

Я делаю рывок к верстаку Эфраима, и тут Норт делает шаг ко мне. У меня растянута лодыжка, так что он движется быстрее и успевает схватить меня за волосы. С силой дергает назад, на себя.

Я кричу.

Боль такая внезапная, что крик вырывается у меня прежде, чем я успеваю осознать, что вообще набрала воздуха, чтобы издать звук. Цицерон снова вскакивает. Рычит. Надвигается. У меня голос как у раненого животного. Как у добычи, так что он пускает от этого звука слюни.

Норт запускает пальцы мне в волосы. Притягивает меня ближе. Шепчет.

– А ведь за это бы дали приличные деньги.

– Отпусти! – Я царапаю его руки.

– Ну нет. Ты будешь молчать. И пока я это делаю, и потом. Ты никому ничего не скажешь, потому что никто тебе не поверит. Все решат, что это просто мелкая месть, попытка меня уязвить после того, как ты проиграла в суде.

Никто тебе не поверит.

Так говорит каждый мужчина, который когда-либо использовал женщину таким образом. К сожалению, часто они правы. Но я уже разозлилась, и я не хочу, чтобы Джозеф Норт меня использовал каким бы то ни было образом. Между нами всего фут расстояния, и мы почти одного роста, так что я делаю то единственное, что могу. Я наклоняюсь вперед, будто пытаясь пошевелиться, а когда он перехватывает мои волосы крепче, откидываю голову назад и со всей силы врезаюсь затылком ему в лицо.

Теперь уже кричит Норт. Потом кряхтит. Ругается. Он отпускает мои волосы и хватается за кровоточащий нос.

Как только он меня отпускает, я бросаюсь к верстаку и нашариваю острый изогнутый нож Эфраима. Клинок, который я прозвала Местью. Держа его в руке, я разворачиваюсь. Нож у меня в ладони кажется тяжелым. Громоздким.

– Ты меня не убьешь, – говорит Норт, смеясь.

И именно это высокомерие, эта уверенность пробуждают во мне гнев.

– Я и не собираюсь тебя убивать.

Хоть и могла бы.

– Тогда положи свою игрушку и получи то, что тебе причитается.

Я крепче сжимаю нож и взмахиваю им, прорезая воздух. Всего раз. Достаточно близко, чтобы Норт вздрогнул и поднял руку, прикрываясь. Месть распарывает ему рукав. Сквозь трехдюймовый разрез видна кожа у него на запястье.

Норт ошеломленно смотрит на него.

– Ах ты, тупая пи…

– Не трогай меня.

Я снова взмахиваю клинком, и на этот раз он пятится. На два шага. При этом он чуть не спотыкается о собственные штаны, и это позволяет мне встать поудобнее. Опереться бедрами о верстак. Так проще держаться на ногах.

Внутри меня смешиваются гнев и страх. Я не доверяю своему голосу. Не хочу звучать жалобно, так что откашливаюсь, и все равно делаю паузы после каждого слова – так надежнее.

– Ты. Меня. Не. Тронешь.

– Я бабским приказам не подчиняюсь, – говорит он. А потом бросается на меня, вытянув руки вперед, будто хочет схватить меня за горло и удушить.

Я резко опускаюсь на пол.

Колени ударяются об пол, и их пронзает боль, но я не обращаю на это внимания.

Слегка наклоняюсь вперед.

И делаю быстрое продуманное движение как раз в тот момент, когда он пытается схватить меня, а находит только воздух.

Я машу клинком не бесцельно.

И не промахиваюсь.

И ни о чем не жалею.

Клинок попадает ему точно между ног. Разрез чистый, такой не сразу и почувствуешь.

Но когда Норт его все-таки чувствует, вопль пронзает рассветный воздух, потому что Месть свое дело сделала. До конца своей жизни Джозеф Норт больше не изнасилует ни одну женщину.

* * *

Норт валится на меня, и клинок Эфраима оказывается между нами, где-то в сплетении наших рук и ног. Пытаюсь отодвинуться, но мне не на что опереться – приходится отползать на руках. Я чувствую, как Норт шевелится на полу рядом с мной, и снова замахиваюсь, но клинок мой рассекает только воздух.

Но Норт на меня не нападает. Он скорчился, прижав руки к паху, и между пальцами у него течет кровь. Цицерон сходит с ума, не понимая, защищать хозяина или нападать, и его возбуждает запах крови.

– Что ты сделала? Что ты сделала! – восклицает Норт, задыхаясь, потом начинает плакать, ругаться и махать руками в мою сторону. Я чувствую каждую каплю крови, попадающую мне в лицо. Она пахнет медью, ржавчиной и солью. Она пахнет страхом.

Я слышу слова, которые он мне бросает, но они не складываются ни во что осмысленное. Случайные оскорбления, жестокие, но абсолютно беспомощные. Он кричит. Давится тошнотой. Ругается.

– Сказала