К следующему его рывку я оказываюсь не готова.

Я теряю равновесие. Раскидываю руки, а потом, не успев выровнять положение или хотя бы сделать вздох, лечу вперед через голову коня. Уже посветлевший горизонт вращается перед моими глазами, земля летит мне навстречу. Падаю я головой вперед и, как ни стараюсь приземлиться на ноги, перестала понимать, где верх, а где низ, а на то, чтобы понять, в какой позе лечу, времени не хватает.

Я с силой ударяюсь о землю спиной прежде, чем успеваю собраться. Из легких у меня с гортанным звуком вырывается воздух. Удар отдается во всем теле. Ребра ноют, голова болит, на бедрах явно будут синяки, и, хотя еще темно, перед глазами у меня кружатся огоньки, приплясывая в каком-то тошнотворном ритме. Чувствую вкус крови и понимаю, что прикусила язык. Но больше всего меня пугает то, что рот мой открывается и закрывается, но легкие отказываются втягивать воздух. Я задыхаюсь и бьюсь, словно рыба, которую Сайрес вытащил из пруда.

Не могу дышать.

Я перекатываюсь набок, пытаясь не паниковать. Через еще одно долгое мгновение, несмотря на страх, наконец умудряюсь с хриплым рваным присвистом набрать в горящие легкие тонкий ручеек воздуха. Он ощущается как вода и огонь, как жизнь и смерть, и я лежу и пью и то, и другое, чувствуя, как жжет в легких. Я тону и горю. Если б я услышала от роженицы такой звук, который издаю сейчас, пытаясь дышать, то упала бы на колени и стала бы просить Бога о помощи. Но я тут одна, лежу под звездами измученная и разбитая.

Думай, дыши, думай, дыши, говорю я себе. Ты не можешь умереть тут одна посреди дороги.

Брут в пятидесяти футах от меня, нетерпеливо бьет копытом и ждет, пока я встану. Я б его убила, если б могла, настолько ненавижу сейчас этого тупого, безжалостного и злобного коня. Худшее решение в моей жизни. Худшая трата денег.

Я с хрипом втягиваю воздух.

Судорожный вздох, потом еще один, поглубже, но жжение не проходит.

Я в ярости.

Мой собственный конь пытался меня убить.

Я гневно смотрю на чертова упрямого жеребца. Надо было его кастрировать, пока была такая возможность. Эфраим был прав. Только так и можно укротить дикого зверя.

Холод и влага просачиваются мне под одежду, пробирают до костей, и я знаю, что надо вставать. Что не могу лежать здесь вечно. Я уверена – ну, почти уверена, – что ничего не сломала, но тело мое не спешит подниматься.

Где-то возле собственной головы я слышу потрескивающие звуки – мягкие лапы ступают по листьям и грязи. Вот она. Моя лиса. Вся темная и серебряная в лунном свете, и ее удивительные глаза смотрят на меня в упор.

Буря.

Я ничего не говорю.

Не шевелюсь.

Едва разрешаю себе сделать вдох, который так нужен моим легким.

Потому что лиса скользит вперед, один осторожный шаг за другим, и вот она уже от меня на расстоянии длины своих усов, и смотрит она на меня так, будто это я самое удивительное существо на свете. Я никогда бы не подумала, что такое может случиться, никогда о таком не слышала за всю свою жизнь.

Буря, моя собственная лисичка, наклоняет узкую голову и высовывает розовый язычок. Всего один раз она лижет кончик моего носа. Это приветствие. Предложение мира. Своеобразное подтверждение того, что мы с ней связаны. Но все это длится буквально мгновение, а потом вдруг одним прыжком Буря перескакивает через мою голову, встает мордой в направлении моего дома, а хвостом к Уотер-стрит и начинает лаять.

Теперь в этом звуке нет ничего красивого или нежного. Это злобное рычание, которое разрывает тишину и заставляет меня прийти в себя. Я с трудом поднимаюсь на ноги и начинаю пятиться. Не потому, что я боюсь Бури, вовсе нет. Просто я понимаю, что это предупреждение.

Мы в лесу не одни.

Но тут я слышу на расстоянии ответный зов. Тоже лисий. Возможно, это ее спутник, и он где-то ближе к дому.

Я поворачиваюсь к Бруту как раз вовремя, чтобы увидеть, как он разворачивается и убегает в противоположном направлении. Этот предатель сбежал и бросил меня.

– И ты, Брут?

* * *

Я ковыляю к лесопилке. Лодыжка растянута, на правом предплечье порез, с которого на манжету рукава капает кровь. Теперь я дышу легче, но все равно с присвистом – мое тело будто жалуется на то, как с ним обошлись. Брута нет, он ускакал в сторону Крюка и забрал с собой мой медицинский саквояж, так что у меня даже бинта нет.

Не переставая проклинать коня, я выхожу из леса и вижу, что в окне лесопилки горит лампа.

– Эфраим, – хриплю я и начинаю ковылять быстрее.

В тени фыркает конь, привязанный к коновязи, а из дверей длинный прямоугольник бледного света падает на грязный двор.

Я поворачиваюсь боком и проскальзываю в узкую щель приоткрытой двери.

– Этот чертов конь опять меня сбросил, – говорю я. – Помяни мои слова, продам его на клей.

В ответ на звук моего голоса комнату заполняет низкий сердитый рык. Цицерон. Он лежит на полу под верстаком Эфраима. Подняв голову, он выгибает спину и топорщит жесткую шерсть. Зубы у него оскалены, глаза блестят. Неудивительно, что лисы сегодня лают.

Его хозяин стоит от меня в нескольких футах и листает страницы книги, в которой я немедленно узнаю свой дневник. Он поднимает на меня бесстрастный взгляд.

– Мне хотелось бы узнать, – говорит Джозеф Норт, вырывая страницу, – что ты на самом деле делала вчера у меня дома.

* * *

– Убирайся, – говорю я, хватаясь за одну из опорных колонн, чтобы легче было стоять.

– Нет.

– Эфраим вот-вот вернется.

– Эта отговорка и в первый раз не сработала, – отвечает Норт, вырывая еще страницу из дневника. Она падает на пол к его ногам. – И я от нее уже устал. Твой муж в Бостоне. Пытается отстоять свое право на эту землю.

– Мои дети…

– Все спят в своих постелях. Ты одна, Марта. Вопрос в том, боишься ли ты.

Норт снова рвет страницу с шумом, который разносится по всей лесопилке. На этот раз он сминает ее в кулаке и бросает в угол.

– Нет. Я тебя не боюсь.

– А Ребекка боялась, когда мы той ночью к ней пришли. Видела бы ты, как у нее дрожали ноги, когда она лежала на кровати.

Он так небрежно это говорит. Будто ему наплевать, что он признается в преступлении.

– Не беспокойся, – добавляет он. – Я не изобличаю сам себя. Меня же оправдали, помнишь? Меня нельзя снова судить.

– Убирайся, – говорю я ему с присвистом на выдохе. Ребра у меня ноют и трещат. Может, я что-то все же сломала.

Слыша гнев в моем голосе, Цицерон приподнимает голову и скалит зубы.

– Нет. Мы с тобой немного побеседуем. И начнем с того, зачем ты приходила в мой дом.

– Лекарство приносила. Твоей жене.

Он щурится:

– Ты где-то расшиблась.

Я морщусь, но ничего не отвечаю.

– Ну, так даже легче. – Он переворачивает еще одну страницу моего дневника. Читает вслух вполне безобидную запись. Похлопывает себя по рту, будто зевает. – Где мое письмо, Марта?

– Я не представляю, о чем ты.

– Ты совсем не умеешь врать.

– Хотела бы я сказать то же самое