— Послушай, Кэй, подойди взгляни на это.

И даже если бы ей удалось что-то найти — и что с того? Пусковые установки были мобильными. Почти наверняка их уже давно перевезли в другое место. Но это было лучше, чем ничего не делать; лучше, чем вернуться в барак и слушать, как Ширли Локк снова сморкается; лучше, чем лежать на койке и вспоминать тот ужасный миг перед ударом ракеты — и потом Майка, привязанного к носилкам, произносящего: Лучше не надо.

Она разложила рядом две фотографии. Одна была сделана буквально на долю секунды позже другой, с перекрытием в шестьдесят процентов; и когда она установила стереоскоп на складной подставке над снимками, изображения чудесным образом слились в единое трёхмерное. И всё же, перед ней была только монохромная крона леса — настолько плотная и равномерная, что отличить одно дерево от другого было невозможно. Но это её не останавливало. Она продолжала бы всю ночь, если понадобится — пока солнце опускается за Темзу, а в посёлке бараков за окном загораются огни — продолжала бы искать то, что скрывается в этом лесу.

5

В Схевенингене, при свечах, в углу зеркального обеденного зала отеля Шмитт — большого, потертого, но когда-то роскошного здания, ставшего штаб-квартирой и офицерской столовой, — полковник Хубер устраивал небольшой ужин в честь прибытия Бивака в полк.

Гость сидел по правую руку от него. По левую — также в чёрной, как полночь, форме СС — оберштурмбаннфюрер Карльхайнц Дрекслер, начальник службы безопасности. По званию он был равен Хуберу — очкастый, лысеющий, полный: совершенно не тот образ, каким представлялась «высшая раса», как всегда думал Граф. Напротив них сидели трое лейтенантов, командующих пусковыми батальонами: Зайдль — шахматист из Берлина; Кляйн — молчаливый, но способный инженер, поднявшийся с самых низов; и Шток — нервный человек, снимавший напряжение чтением вестернов по вечерам. В самом конце стола сидел Граф.

Пара ординарцев в белых перчатках подавала еду на довоенной фарфоровой посуде с монограммой отеля: жидкий капустный суп и неясные, почти мифические остатки древнего кабана, которого эсэсовцы подстрелили в лесу на прошлой неделе. Хлеб был, но картошки не было: большую часть картофельного урожая в Германии в том году реквизировали для перегонки в спирт — ракетное топливо. Как избалованные дети, Фау-2 отнимали еду у взрослых.

Хотя Хубер выставил на стол две бутылки шнапса в честь события и рассказал пару своих сомнительных шуток, атмосфера оставалась подавленной.

Узкий пятачок свечного света, отражённый в высоких зеркалах, только подчеркивал пустоту холодного обеденного зала и тьму, царившую за пределами освещённого круга.

Больше всего Граф хотел напиться. Он уже допил свой шнапс и с вожделением посматривал на ближайшую бутылку, размышляя, будет ли невежливо потянуться за ней, когда Хубер постучал ножом по бокалу и встал.

— Господа, как вы знаете, новая партия ракет должна прибыть к полуночи, поэтому нам нужно закончить пораньше, чтобы все могли немного отдохнуть в ожидании, — начал Хубер. — Но прежде чем разойтись, я хотел бы поприветствовать штурмшарфюрера Бивака в нашем полку. В пылу битвы слишком легко забыть, ради чего мы воюем. Назначение национал-социалистического офицера по политвоспитанию в германской армии — напоминать нам о нашем деле. Я хочу, чтобы вы все дали ему возможность поговорить с вашими солдатами до конца недели. — Он слегка поклонился Биваку.

— Мы рады видеть вас среди нас, штурмшарфюрер.

Бивак улыбнулся ему снизу вверх и кивнул.

— Сегодня мы произвели шесть запусков, — продолжил Хубер. — Отличный результат! Но давайте сделаем завтрашний день ещё лучше. Я хочу поставить перед нами новую цель. — Он окинул взглядом стол. — Покажем нашему новому товарищу, на что мы способны. Завтра мы выпустим двенадцать!

Двенадцать! Глаза Графа расширились. Он уловил краткую паузу, и тут Дрекслер первым ударил кулаком по столу в знак одобрения. Артиллеристы последовали примеру эсэсовца, хоть и без особого энтузиазма.

— Отлично, — просиял Хубер. Он поднял бокал. — Тогда я предлагаю тост.

Когда все встали, Граф воспользовался моментом и налил себе ещё шнапса.

— За победу!

— За победу!

Они выпили, затем снова ударили по столу. Граф почувствовал, как ликёр обжигает горло, как тёплая волна алкоголя разливается по телу. Он грохнул кулаком по столу с такой силой, что все повернулись к нему.

— Двенадцать запусков! Великолепно!

Бивак несколько секунд изучающе смотрел на него, потом вежливо спросил:

— Вы считаете, двенадцать запусков в день — это слишком смело, доктор Граф?

— Напротив — слишком скромно! Сколько, напомните, несёт один Ланкастер?

— Шесть тонн, — сказал Зайдль.

— Значит, двенадцать запусков с боеголовкой в тонну — это лишь эквивалент пары Ланкастеров по взрывной мощности. А сколько бомбардировщиков эти свиньи из ВВС присылают на наши города за одну ночь? Тысячу! Двенадцать запусков?! — Граф снова грохнул по столу. — Я говорю: запускаем тысячу двести!

Зайдль рассмеялся и опустил взгляд. Хубер сказал:

— Но один Фау-2 сеет столько же ужаса, сколько сотня Ланкастеров, и ударяет в землю с колоссальной силой — втрое превышающей скорость звука. Он наносит гораздо больший урон на большей площади, и никакая ПВО не может его остановить.

— И, кроме всего прочего, — добавил Дрекслер, полируя очки салфеткой, — это единственное, чем мы ещё можем достать Лондон. — Он надел очки и оглядел стол.

Наступила тишина.

— Занятно, — сказал Бивэк, словно театрально. Он отодвинул стул, встал. — Спасибо за приём, полковник. — Он коснулся плеча Хубера. — Это не политпропаганда, а просто словами: моя вера в окончательную победу укрепилась после того, что я увидел сегодня. Как мы можем потерпеть поражение, когда наша страна способна на такие технологические чудеса? Разрешите ответить на ваш тост своим: — он неожиданно повернулся к Графу и вежливо склонился, поднимая бокал, — За гений наших немецких учёных!

Граф не был уверен, должен ли он вставать. В конце концов он всё же поднялся и, как все остальные, поднял свой пустой бокал.

— За немецких учёных!

Когда все снова сели, Хубер жестом указал на Графа:

— Доктор? Не хотите ли сказать несколько слов в ответ?

И извиниться? — подразумевал его тон.

Граф улыбнулся и покачал головой:

— Я не по части речей.

— Речь и не нужна, — вмешался Бивак. — Могли бы вы рассказать нам немного о своей работе с профессором фон Брауном?

— Даже не знаю, с чего начать, — честно ответил он. Как можно уместить полжизни в пару анекдотов после ужина? Вдруг он пожелал, чтобы фон Браун был здесь. Тот бы заворожил всех за минуту.