После минутного раздумья мы решили в поисках прохода разойтись в разные стороны. Лебедев и Пугачев свернули влево, намереваясь достигнуть вершины гольца по кромке, за которой виднелся глубокий цирк, а я — снежными карнизами ушел вправо.

Около часа я лазил у вершины, и все безрезультатно, прохода не было. Размышляя, что делать дальше, я посмотрел вниз — и поразился: ни тайги, ни отрогов не было видно. Туман, будто огромное море, хлынувшее вдруг из ущелий гор, затопил все земные контуры, и на его гладкой поверхности, как островки, торчали только вершины гор. Это было необычайное зрелище! Мне казалось, что мы остались одни, отрезанные от всего мира, что не существует больше ни нашего лагеря с Самбуевым, ни Можарского озера, ни Саяна. Будто все это было сметено белесоватым морем, покрывшим так внезапно все видимое пространство. Состояние одиночества, оторванности, которое я испытал тогда, появлялось, очевидно, у каждого, кому приходилось попасть в такую обстановку.

Можно было залюбоваться этим зрелищем, но меня встревожили черные тучи, появившиеся на северном горизонте. Они теснились над макушками гольцов, как бы ожидая сигнала, чтобы рвануться вперед. Только теперь я заметил над потускневшим солнцем оранжевый круг, который краем своим уже касался горизонта.

Было ясно, что погода изменилась, и пока я раздумывал, что же теперь делать, налетел ветер и со всею яростью набросился на лежащий внизу туман. Всколыхнулось серое море и безудержно понеслось вперед. Оторванные клочья тумана как бы искали спасения в затишье, по щелям гольца, но вдруг взлетали вверх и исчезали там, растерзанные ветром. Северные тучи зашевелились и заволокли небо.

Я решил отказаться от попытки взобраться на верх гольца и начал спускаться вниз. И нужно же мне было возвращаться не своим следом, а напрямик! Скоро снежный скат, по которому я спускался, оборвался, и я оказался у края крутого откоса. Спускаться по нему было опасно, тем более что не видно было, что же пряталось там, внизу, за туманом, куда я должен был скатиться. А ветер крепчал. Я чувствовал, как холод все настойчивее проникал под одежду, как стыло вспотевшее тело. Нужно было торопиться. Но стоило сделать несколько шагов, как я поскользнулся и, сорвавшись с твердой поверхности снега, покатился вниз. Там мне удалось задержаться на небольшом выступе. Я встал, стряхнул с себя снег и осмотрелся.

За выступом уходил в туман отвесной стеной снежный обрыв. Справа и слева чуть виднелись рубцы обнаженных скал, круто спадавших в черную бездну.

«Куда идти?» — думал я, безнадежно осматриваясь по сторонам. А время бежало, уже окончательно стемнело, пошел снег. Вскоре все вокруг завертелось, заревел буран. Но самым страшным был холод. Он уже сковывал руки и ноги. Нужно было двигаться, чтобы хоть немного согреться. И только теперь я решил вернуться на верх гольца и спускаться в лагерь своим следом. Взбираясь обратно по откосу, падал, карабкался, снова скатывался вниз, пока не выбился из сил.

Непогода свирепствовала, и тревожные мысли все сильнее охватывали меня.

Я подошел к краю площадки. Было так темно, что я не видел кисти вытянутой руки. Ничего не оставалось, как прыгать с обрыва. И вот в тот момент, когда я хотел сделать последнее движение, чтобы оторваться от бровки этой маленькой площадки, снег подо мною сдвинулся, пополз и, набирая скорость, потянул меня в пропасть.

«Обвал!» — мелькнуло в голове. Меня то бросало вперед, то зарывало в снег. Я задыхался, кругом шумел сползавший снег, вскоре потерял сознание и не помню, сколько времени был в забытьи.

Когда же пришел в себя, то оказалось, что лежу глубоко зарытым в снег, и стоило больших усилий выбраться наверх. Вокруг громоздились глыбы снега, скатившегося вместе со мной с гольца. Не задумываясь, шагнул вперед. Ноги с трудом передвигались. Холод сковывал тело, казалось, даже кровь стынет в жилах. Уже не чувствовал носа и щек — настолько они омертвели. Одеревенели пальцы рук, будто на них не было мяса. Мысли обрывались, и все сильнее охватывало безразличие. Не хотелось ни думать, ни двигаться. Каждый бугорок манил к себе, и стоило больших усилий не поддаваться соблазну сесть и отдохнуть.

«Неужели конец?» — думал я, еле передвигая онемевшие ноги.

С большим усилием сделал еще несколько шагов вперед и… увидел раскидистый кедр. Он неожиданно вырос передо мною точно для того, чтобы укрыть от непогоды. Я раздвинул густую хвою и присел. Сразу стало теплее: не то оттого, что тело действительно согрелось, не то оттого, что окончательно онемело. Ветер стих, и навалилась приятная истома.

Прошло, видимо, не более минуты, сон еще не успел овладеть, как я услышал шорох и затем что-то теплое коснулось лица. С трудом открыл глаза и увидел перед собой Черню. Собака разыскала меня по следу. Я пробудился внезапно, как после кошмарного сна. Воскресшие силы помогли подняться на ноги. Никакого кедра не оказалось. Я лежал под сугробом, в снегу. Черная ночь, снежное поле да свистящий ветер — вот, что окружало меня. Вмиг вспомнилось все, и появилось желание сопротивляться, жить. Я попытался схватить Черню, но руки не повиновались мне, пальцы окостенели.

— Черня, милый, Черня! — говорил я.

Умное животное, будто понимая мое бессилие, не стало дожидаться и направилось вниз. Я шел следом за Черней, снова теряя силы, спотыкаясь и падая.

Скоро мы достигли кромки леса, и я услышал выстрелы, а затем и крик. Это Самбуев, обеспокоенный моим отсутствием, подавал сигналы.

В лагере не было костра, что крайне меня удивило. Пугачев и Лебедев без приключений вернулись на стоянку своим следом. Увидев меня, они вдруг забеспокоились и, не расспрашивая, стащили с меня всю одежду, уложили на бурку и стали растирать снегом руки, ноги, лицо, тело. Растирали долго, не жалея сил, пока не зашевелились пальцы на ногах и руках.

Через двадцать минут я лежал в спальном мешке. Выпитые сто граммов спирта живительной влагой разлились по всему телу, быстрее забилось сердце, стало тепло, и я погрузился в сладкий сон.

Проснувшись утром, прежде всего ощупал лицо — оно зашершавело и сильно горело. Я с трудом откинул полы спального мешка, занесенного снегом, — и был поражен. По-прежнему не было костра, исчез лес, еще вечером окружавший наш лагерь. Буран, не переставая, продолжал бушевать над гольцом. Три большие ямы, выжженные в снегу, свидетельствовали о том, что люди вели долгую борьбу за огонь, но им так и не удалось удержать его на поверхности двухметрового снега. Разгораясь, костер неизменно уходил вниз, оставляя людей во