А что, если, проникнув в глубь Саяна, мы не найдем там продовольствия? Эта мысль все чаще и чаще преследовала меня. Тревога усугублялась еще и тем, что мы уже не могли пополнить свои запасы: в низовьях началась распутица, и связь между Можарским озером и Черемшанкой прекратилась. Нам оставалось только одно — верить, что в верховье Орзагая и Валы мы найдем следы пребывания Мошкова и Козлова и они приведут нас к лабазам.

Через два дня весь груз и люди были в лагере. Лебедеву удалось разведать проход на вершину Козя, и мы с утра готовились к подъему. Я еще не совсем поправился и поэтому решил идти с Зудовым вперед, без груза. День был на редкость приятный — ни облачка, ни ветра.

Поднявшись на первый барьер, мы задержались там. Далеко внизу, вытянувшись гуськом, шли с тяжелыми поняжками люди. Они несли инструменты, цемент, дрова, продукты. Еще ниже виднелся наш лагерь. Он был отмечен на снежном поле сиротливой струйкой дыма и казался совсем крошечным.

Ровно в полдень мы с Зудовым поднялись на вершину гольца Козя. Нас охватило чувство радостного удовлетворения. Это был первый голец, на котором мы должны были произвести геодезические работы.

На север и восток, как безбрежное море, раскинулись горы, самых причудливых форм и очертаний, изрезанные глубокими лощинами и украшенные зубчатыми гребнями. Всюду, куда я бросал свой взгляд, я видел ущелья, обрывы, бездонные цирки. На переднем плане, оберегая грудью подступы к Саяну, высились гольцы: Москва, Чебулак, Кубарь, Окуневый. Подпирая вершинами небо, они стояли перед нами во всем своем величии. Отсюда, с вершины Козя, мы впервые увидели предстоящий путь.

Рассматривая горы Восточного Саяна, путешествие по которым много лет было моей мечтой, я увидел, что они состояли не из одного мощного хребта, как это рисовалось в моем воображении, а из отдельных массивов, беспорядочно скученных и отрезанных друг от друга глубокими долинами. Это обстоятельство несколько усложняло нашу работу, но мы не унывали.

Посмотрев на запад, я был поражен контрастом. Как исполинская карта, лежала передо мной во всем обнажении мрачная низина. Многочисленные озера, раскинувшиеся у подножья Козя, были отмечены на ней белыми пятнами, вправленными в темный ободок елового и кедрового леса, сохранившегося по их берегам. А все остальное — на юг и запад — серо, неприветливо. Это — мертвый лес. Только теперь можно было ясно представить тот огромный ущерб, который нанесли пяденица, усач и другие вредители лесному хозяйству.

Один за другим поднимались на верх гольца люди. Они сбрасывали с плеч котомки и, тяжело дыша, садились на снег.

Я долго делал зарисовки, намечая вершины гор, которые нам нужно было посетить в ближайшие дни, расспрашивал Зудова, хорошо знавшего эти места. За это время мои спутники успели освободить из-под снега скалистый выступ вершины Козя и заложить триангуляционную марку.

Когда Зудов, Лебедев и я спустились в лагерь, они уже лили над маркой бетонный тур. Так в Восточном Саяне был сооружен первый геодезический знак!

Пугачев остался с рабочими достраивать знак, а я, Зудов и Лебедев решили вернуться на Можарскую заимку, чтобы подготовиться к дальнейшим переходам. Не задерживаясь в лагере, мы встали на лыжи и пошли на спуск. Первым шел Зудов. Лавируя между деревьями, он перепрыгивал через валежник, кюветы и все далее уходил от нас. Мы с Лебедевым не торопясь шли его следом. Спустившись в долину, Павел Назарович спугнул несколько глухарей. Оказалось, что там, по гребню, поросшему зелеными кедрами, был ток. Зудов дождался нас, и, пройдя еще с километр, мы заночевали.

Красный диск солнца уже прятался за далеким горизонтом, заканчивая дневной путь. В наступающих сумерках исчезали тени деревьев, тускнел снег, заканчивалась дневная суета. Всем, кто, соблазнившись весенним теплом, покинул свои зимние убежища, пришлось наспех искать приют от наступившего вместе с сумерками похолодания. Это были паучки, маленькие, бескрылые насекомые, передвигавшиеся днем по снегу неизвестно куда.

Еще не успели мы закончить устройство ночлега, как пришла ночь. Из-под толстых, грудой сложенных дров с треском вырывалось пламя костра. Оно ярко освещало поляну и меркло в высоте. Какое огромное, поистине неоценимое удовольствие после законченной работы отдыхать у костра, пить чай, а затем и уснуть обласканным живительным теплом!

Мы с Кириллом Лебедевым решили рано утром сходить на глухариный ток, поэтому сразу легли спать, а старик долго еще сидел у огня. Видимо, костер напомнил ему о былом, когда в поисках соболя или изюбра он бороздил широкими лыжами Саянские белогорья. Ему было что вспомнить! Сегодня, когда он катился с гольца по крутым, залесенным отрогам, можно было с уверенностью сказать, что в молодости вряд ли ветер догонял его, и трудно представить, чтобы зверь мог от него уйти! Даже и теперь, в шестьдесят лет, он был ловким и сильным. Что-то привлекательное было в натуре и характере Павла Назаровича.

Помнится наша первая встреча. Я приехал к нему в поселок Можарка. Он был удивлен, узнав, что райисполком рекомендовал его проводником экспедиции.

— Они, наверное, забыли, что Павел Назарович уже не тот, что был прежде, — говорил он. — Куда мне, старику, в Саяны идти? Ноги ненадежные, заболею — беды наживете. Не пойду! А кроме того, ведь на мне колхозные жеребцы, как их оставить? Нет! Не могу и не пойду… — упрямился старик.

Но он пошел.

Ночью, когда вся деревня спала, в избе Зудова горел огонек. Павел Назарович чертил «план» той части Саяна, где ему приходилось бывать, и по мере того, как на листе бумаги появлялись реки, озера, гольцы, старик успевал рассказывать мне о звериных тропах, порогах, о тайге.

Перед сном он разбудил жену и приказал утром топить баню. Такое внезапное решение меня несколько удивило.

— Растревожили вы своими расспросами старика, — говорила с упреком жена Павла Назаровича, когда мы на минуту остались с нею одни. — Боюсь, не выдержит, пойдет! — И, немного подождав, добавила: — Видно, уж на роду у него написано закончить жизнь не дома, а где-нибудь в Березовом Ключе или в Паркиной речке. И что тянет его всю жизнь в эти горы?! — Старушка вздохнула, да так глубоко, будто Саяны были самым тяжелым ее воспоминанием.

Утром истопили баню. Старик достал из-под навеса два веника и позвал соседа, коренастого мужика.

— Руки слабы стали, париться не могу. Спасибо Игнату, не отказывает!

Раздевшись у бани, Зудов надел на голову шапку-ушанку, а Игнат — длинные меховые рукавицы, и оба вошли в жарко натопленную баню. Через несколько минут