Когда Бен распахнул перед ним двери, Джек Белчер замер на месте. В конце комнаты, рядом с широким губернаторским столом, как ни в чем не бывало сидел Эрин Кейн. Он непринужденно разговаривал с Генри Морганом и с изяществом, совершенно нелепым для него, попивал чай из белой фарфоровой чашки.

Не в силах сдержаться, с рычанием, подобным рыку волка, капитан Белчер бросился на предателя. Оба покатились по полу, но капитан быстро оказался сверху. Его кулаки раз за разом с ненавистью опускались на физиономию ирландца, несмотря на то, что тот отчаянно пытался защищаться.

– Мразь, паскудная тварь! Я предупреждал, что ты сгоришь в аду, мерзавец!

– Да уберите же его от меня кто-нибудь! – взмолился Кейн.

За спиной Белчера распахнулись двери, которые вели в другую комнату, но тот не обратил на это внимания.

– Получай, гнида! – от очередного тяжелого удара голова Кейна ударилась об пол, и на секунду его взгляд потерял всякую осмысленность. – Ты за все заплатишь! Это он убил Нейта!

– Во многом вы правы, мистер Белчер, но в этом вы, несомненно, ошибаетесь, – раздался за спиной Джека так хорошо знакомый ему голос, и капитан замер на месте.

Медленно повернувшись, словно боясь увидеть или скорее даже не увидеть то, что зажгло какую-то искру надежды, он поднял глаза на вошедшего.

– Он не мог меня убить, Джек, – сказал живой и здоровый Нейт Картер, одетый теперь в такой непривычный для него богато расписанный камзол. – Мой брат всего лишь выполнял мои распоряжения.

Перед ним стоял молодой ученый и, несмотря на роскошный наряд, улыбался все той же смущенной улыбкой. Белчер застыл, не в силах вымолвить ни слова. Он словно проглотил язык и только хлопал глазами. Наконец Кейн, которому надоело держать на себе тяжелого капитана, с раздражением спихнул его с себя.

– Ты позволишь мне подняться, наконец? – он шепелявил из-за разбитого рта.

– Ты живой, Нейт? Брат? – все в голове Белчера завертелось и перемешалось.

Ему помогли встать на ноги и предложили сесть. Утирающийся носовым платком Кейн на всякий случай расположился подальше от него.

– Самое малое, мы обязаны вам правдой, мистер Белчер, – виновато улыбнулся Картер. – Вы ее заслужили, как никто иной.

Генри Морган, который взирал на эту картину со скрытым весельем, развел руками.

– Это, джентльмены, лучше всего делать в обстановке сигар и рома.

ГЛАВА 11. Парабеллум

Шел 1666-й год. В Европе бушевала Вторая Англо-Голландская война, и армада адмирала де Рюйтера из 84 кораблей, 17 брандеров и свыше 17 тысяч человек десанта заблокировала все юго-восточное побережье Англии, страдающей от последствий чумы. Франция, формальный союзник Голландии, всеми правдами и неправдами воздержалась от вооруженного участия в войне в преддверии собственного конфликта со слабеющей Испанией за обладание Испанскими Нидерландами.

Это было взрывоопасное время, на фоне которого женитьба двадцатитрехлетнего Мануэля Хоакина Альвареса де Толедо на молодой и привлекательной Изабель Пачеко Веласко осталась совершенно незамеченной. А тем временем такой союз обеспечил будущему графу Оропеса не только умопомрачительное богатство, но и весьма влиятельные связи, оказавшие впоследствии принципиальное значение как на государственную политику этого деятеля, так и на беспринципные способы ее реализации.

Род Веласко происходил из гордых баскских кровей аквитанских аристократов, и его влияние распространялось от Бискайского залива до графства Барселона. Благодаря новым родственникам Мануэль де Толедо обзавелся весьма полезными знакомыми, в число которых попал и Эмилио Мора. В ту пору этот молодой человек отличался неудержимым нравом и пагубной жаждой крови, вызванной возмущением, а затем и исступленным негодованием по поводу своего низкого и бедного положения в обществе, никак не соответствующего древности его рода. Сеньор Мора так часто и яро вымещал на остальных недовольство своим сомнительным благополучием, при всякой возможности делая других козлами отпущения за свои неудачи в жизни, что в определенных кругах его имя превратилось в имя нарицательное, и все те, кому не посчастливилось с ним общаться, спешили ретироваться.

Это привело к тому, что к Эмилио Мора, как к известному дуэлянту и зачинщику ссор, все чаще и чаще стали обращаться с просьбой сразиться в поединке за чужие интересы или обиды. Молодой аристократ опустился до того, что его основным заработком стали честные или, если противник оказывался слишком опасным, нечестные поединки. Говоря другим языком, кормился, что называется, с клинка. Эта практика, весьма полезная во всех смыслах для обеих сторон, отводила опасность получить смертельное ранение от спорящей стороны и пополнить кошелек стороны рискующей, то есть бедного наварра. Вот именно такого человека и не хватало умному, амбициозному и беспринципному Мануэлю Хоакину Альваресу де Толедо, который твердо шел по головам своих противников вверх по политической карьерной лестнице.

Казалось, судьба специально свела этих двоих – они отлично дополняли друг друга. И вот первым поручением де Толедо стало задание урезонить Лоренцо Ди Мео, итальянского посла в Мадриде, который своей политикой и личным отношением поддерживал внебрачного сына короля Филиппа IV, Хуана Хосе Австрийского, через которого продвигал интересы Рима. Ни Мора, ни сам де Толедо не подозревали, насколько судьбоносным обернется для них это темное дело.

Однажды поздним вечером в дом посла вломился отряд вооруженных людей. Сначала они хотели лишь одного – добиться подписи на сфабрикованном письме, чтобы при помощи него дискредитировать Ди Мео и убрать его с политической доски. Однако головорезов ждал неприятный сюрприз. По их сведениям семья Лоренцо Ди Мео была в отъезде, но они вернулись на несколько дней раньше. У посла было четверо детей. Трое мальчиков и маленькая дочь. Испуганные дети учинили шум, и, чтобы уличная охрана не подняла тревогу, по приказу Эмилио Мора негодяи устроили резню. Они не пощадили никого. Ни детей, ни жену, ни самого посла. Упустили они лишь семилетнего мальчугана, самого младшего из братьев, который во время кровавой сцены прятался в гардеробной и видел все происходящее.

Эта трагедия до глубины души поразила и разгневала правительство Италии, и, чтобы замять дело, Мадрид свалил вину на каких-то разбойников, которых в наказание предали аутодафе, а Риму выплатили существенную компенсацию. Когда Мануэль де Толедо узнал о случившемся, он был вне себя от ярости. Он метал молнии и изрыгал проклятья на угрюмого