Тут я заметил, что к нам бежит, пыхтя, Буйвол.

– Мистер, вас командир ищет! Срочно!

Я встал, собираясь уйти, как вдруг Уинд потянула меня за рукав, проговорила сбивчиво:

– Иэн, мне нужно кое-что тебе…

Буйвол энергично махал мне рукой. Я потрепал Уинд по щеке:

– Мне надо идти. Скоро тебе напишу.

Вот что я сказал ей на прощанье. То, что Уинд хотела сказать на прощанье мне, так и осталось у нее внутри, в животе, не успев добраться до кончика языка.

Лишь много лет спустя, когда в дверь моего детройтского дома постучится незнакомка с пуговицей в руке, я вдруг пойму, какое огромное расстояние разделяло в тот день наши с Уинд мысли.

На следующий вечер, когда мы уходили из деревни, Буйвол надел ботинки, от которых еще воняло моими ногами (в носки и пятки он подложил тряпок), и вызвался проводить меня, упрямо настаивая на том, что сам понесет мой военный рюкзак, набитый под завязку и твердый, как валун. Хотя нам много раз приказывали выступать налегке, каждый американец тащил на спине маленькую гору, и все прекрасно знали, что после Шанхая эти маленькие горы превратятся в настоящие эвересты. Пока шла война, мы хотели одного – жить. Но война закончилась, просто жить было уже недостаточно, мы спешили соскрести с трупа войны кусочек мяса.

В тот день я был немного рассеян, потому что все время искал в толпе провожающих у дороги лицо Уинд.

Так и не нашел.

Пройдя часть пути в моих ботинках, Буйвол задел носком камень. Он вдруг остановился, разулся, веткой счистил с подошв грязь, связал шнурки на манер веревки и повесил ботинки себе на шею.

– Еще не холодно, чего ногам потеть, – объяснил он.

Я знал, что ему жалко. Жалко подпортить ботинок камнем.

Уже отгремели петарды, а Буйвол все отказывался возвращаться.

– Еще немножко, мистер, еще немножко, – хихикал он, скаля зубы. Мой рюкзак придавил его к земле, как улитку.

Буйвол проводил нас до причала и отдал мне рюкзак, только когда мы сели в сампаны. Он стоял на склоне холма и махал нам вслед. Лодки отплывали все дальше от берега; боясь, что мы не увидим, Буйвол все шире размахивал рукой, и висящие на шнурках ботинки подпрыгивали в такт его взмахам, отчего казалось, что у него на плечах скачут перепелятники. Мало-помалу он превратился в темную точку на фоне гор.

Я еще не знал, что это прощание навсегда. Прощание с этими горами, прощание с этой рекой, прощание с террасами полей, прощание с чудны́ми буйволами, которые лежат, скрывшись наполовину в воде, прощание с малярией, холерой и тифом, которые гнались за нами по пятам, прощание с людьми, которых могла свести вместе только война.

Прощание с моей милой Уинд.

Возможно, я догадывался, что это прощание навечно, но не хотел взглянуть правде в лицо. Тому, кто отправляется в путь, всегда интереснее смотреть вперед, а не назад, лишь спустя годы мы вспоминаем то, что осталось позади.

Так я покинул Юэху.

Лю Чжаоху: барахло Чан Кайши

До того, как мы трое оказались в Юэху, каждый из нас шел своей дорогой, у каждого была своя история. Война, словно грозный тайфун, подхватила нас мощным порывом ветра. Не успев опомниться, мы столкнулись, а столкнувшись – поранились, на ваших телах осталась моя кровь, к моей ране прилипла ваша кожа, мы появились в историях друг друга.

Если сравнивать с целой жизнью, время, что мы провели вместе, было совсем коротким, пусть даже оно вспоминается мне как нечто несоразмерно долгое. До смерти, когда я еще измерял прожитое днями, я вычленил этот период из своей жизни – будто отделил руду от песка – и понял, что мы были знакомы всего два года. После смерти я осознал, что для меня и пастора Билли этот срок составляет лишь пять процентов жизненного пути, а для Иэна, который дожил до девяноста четырех лет, два года – и вовсе ничтожная малость, цифры после запятой, которые можно спокойно отбросить. На той развилке, где мы, покидая Юэху, помахали друг другу на прощанье, наша история подошла к концу.

Я имею в виду нашу общую историю – конец наших личных историй, кроме разве что истории пастора Билли, был еще далек. Честно говоря, едва я увидел пастора Билли, у меня сразу появилось смутное дурное предчувствие. Пастор Билли, ты хоть раз смотрелся как следует в зеркало? У тебя бороздка над верхней губой такая короткая, что кажется, будто рот вырос прямо под носом. Китайцы верят, что люди с подобной внешностью редко доживают до старости. Вижу, ты качаешь головой, твой Бог не верит в эти сказки, и ты тоже не веришь. Да я и сам не верю, но то, как все обернулось, доказывает, что старые истины, на первый взгляд безосновательные, это плоды накопленного и многократно подтвержденного опыта. В этом возрасте я уже научился оперировать фактами, а не эмоциями.

Иэн, я вижу, ты зеваешь, тебе скучно, ты хочешь послушать совсем про другое. Знаешь, что меня изумляет: даже призраков одолевает сонливость. Помнишь, когда объявили о прекращении войны, мы втроем пили виски на кухне пастора Билли, и я так устал, что порывался вернуться в общежитие и лечь спать, а ты держал меня за рукав и не давал уйти. В тот день ты научил меня фразе, которую не встретишь в учебнике английского: There is enough sleep after death (“Помрешь – отоспишься”). Хотя вы с пастором Билли говорили на одном языке, наблюдая за вами, я обнаружил поразительный феномен: один и тот же язык способен принимать такие разные формы выражения. Твою манеру речи и манеру речи пастора Билли разделяла вселенская пропасть.

Я запомнил эту фразу, а позже передал ее своей ученице. Меня только удивляет, что ты умер, но так и не выспался. Понимаю, вы двое слушаете вполуха, вам не терпится узнать, что случилось с А-янь. Погодите, наши с ней истории неразрывно связаны, я не могу рассказывать о ней отдельно. Перед тем как услышать ее историю, вам придется сперва дослушать мою, потому что я стал для А-янь и причиной, и следствием.

Покинув Юэху, мы с боевыми товарищами отправились в Наньтун, чтобы принять капитуляцию японцев. Принятие капитуляции было быстрым, в отличие от приема имущества противника, процесса