центру. Мы начали охотиться за подарками для родных и друзей в Штатах. Мы сметали с прилавков всевозможные ткани, вышивку, искали в ломбардах украшения из золота, серебра и нефрита, которые прежние владельцы не могли выкупить. Самым занятым человеком в лагере стал Буйвол, он день за днем сновал вместе с нами по магазинам, где, прибегая к всяческим ухищрениям, вел раунды сложных, почти как на международных конференциях, переговоров. В конце каждого раунда опускался занавес спектакля, в котором продавец разыгрывал душевные муки, а покупатель – отчаяние. В те дни мне казалось, что Буйвол даже немного подсох. Он, как насос высочайшей мощности, выкачивал из себя всю влагу и тратил ее на слюну для словесных баталий.

В неделю перед отбытием наши ганьбэи достигли накала. Мы отпраздновали все, что только можно, поэтому в ход пошли изъявления благодарности. Мы поблагодарили каждого, с кем общались или пересекались в лагере, мы даже напоили повара – жене пришлось везти его домой на муле. Повар ехал растянувшись на спине мула и блевал всю дорогу. Мул то и дело мотал башкой, пытаясь стряхнуть со лба рвоту. Пастор Билли при виде этого зрелища покачал головой, сказал: поберегите силы, а? В Шанхае набуянитесь. Джек подмигнул мне и крикнул: мы же еще не благодарили нашего духовного лидера! Мы дружно налетели, подняли пастора Билли в воздух и пронесли его по деревне, горланя песню For He’s a Jolly Good Fellow (“Ведь он славный малый”). Пастор Билли беспомощно дрыгался на наших плечах, как пришпиленный кнопкой богомол, пока мы в конце концов не скинули его в стог сена на обочине.

Переблагодарив людей, мы стали выражать признательность блохам, которые кусали нас, но не заражали тифом; крысам, которые кормили блох, но не делились с ними тифозными бактериями; милосердным комарам, которые устраивали после заката сольные, ансамблевые и хоровые концерты, но берегли нас от малярии; курам, которые легли костьми в наши тарелки, но довели нас до того, что мы зареклись в следующей жизни притрагиваться к курятине, и говяжьей тушенке, которая летала к нам через “Горб”, но по разным причинам так и не долетала до наших ртов… Я даже поблагодарил буйвола, который гонялся за мной и чуть не проткнул меня острым рогом. Мы выпили за всех. Хорошее было время: ужасы войны остались позади, обязательства мира еще не вступили в силу, мы веселились безудержно в этом вакууме между войной и миром, свободные от земного притяжения. Каждый понимал, что таких дней в жизни совсем мало, по пальцам можно пересчитать, поэтому мы проживали их так, чтобы хватило на целый век.

Однажды я ни с того ни с сего проснулся среди ночи. Лунный свет придавил своей тяжестью ветви деревьев, и они распластались, как призраки, на оконном стекле. В моей хмельной голове вдруг прояснилось. Я вспомнил кое о чем предельно важном, сел, вытащил из-под подушки карманный фонарик и стал светить на чужие кровати, пока не разбудил всех вокруг. Комната загудела.

Спавший рядом с моей кроватью Буйвол подскочил на своем тюфяке как ужаленный, спросил, потирая глаза:

– Мистер, что, тре… тревога?

Буйвол считал, что американские фамилии чересчур заковыристые, поэтому он обходился без них и обращался ко всем просто “мистер”. Если непременно требовалось пояснить, о ком речь, он тыкал в одного из нас пальцем.

Я постучал кулаком по доске кровати:

– Какая нахрен тревога, топай давай за виски и стаканами.

– Сейчас, в это время? – Буйвол с трудом разлепил веки.

– Живо, бегом, сейчас, – скомандовал я.

Буйвол крайне неохотно зашаркал на кухню. По звуку можно было подумать, что он волочит по полу длинный хвост.

– Мы забыли поблагодарить Буйвола, – сказал я товарищам по комнате, как только он ушел.

– О Боже, только ради этого? – пробурчал Джек. – До утра не мог подождать?

– Думаешь, моя черепушка выдержит до утра? – ответил я. – Да и вообще, для утра найдется утренний ганьбэй.

Ребята захохотали и окончательно проснулись. И то верно, согласились они, про блох с крысами, главное, вспомнили, а про того, кто всегда рядом, забыли?..

Я подкрутил фитиль керосиновой лампы, все поднялись с кроватей и расселись вокруг тюфяка. Буйвол принес последнюю бутылку и несколько стаканчиков из стволов бамбука, разлил по стаканчикам виски – мы уже приучились пить воду и спиртное из этих больших и маленьких бамбуковых емкостей, совсем как местные.

Буйвол неуверенно потянул меня за рукав:

– Мистер, если столько пить, головой можно поехать, у меня так прадядька дурачком стал.

Не ответив, я взял стакан, наполнил до краев и сунул ему в руку:

– Это тебе, пей.

Буйвол изумился, он еще ни разу не пробовал алкоголь. Что в пьянках, что в любви он был у нас непорочным отроком.

– Этот стакан я подношу тебе за то, что ты каждый день топил печку в четыре утра, делал все, чтобы своим грохотом разбудить нас до сигнала подъема, и закоптил нас до такой степени, что мы побурели, как хорьки.

Я обнаружил, что мой китайский значительно продвинулся вперед, английскую речь уже испещряли китайские метафоры.

Я зажал Буйволу нос и заставил его пить. Когда он выпил половину, я убрал руку, и как только я это сделал, он сразу выплюнул виски на пол и заявил, что это редкая гадость с душком гнилых ботинок.

Джек взял свою порцию и тоже схватил Буйвола за нос:

– Этот стакан я подношу тебе за то, что ты превратил нас в мулов и навьючил горой барахла, которое нам теперь тащить в Америку.

Другие последовали нашему примеру. После двух угощений лицо Буйвола опухло и стало бордовым, как свиная печенка, его пробрал такой кашель, словно у него в горле спрятаны два ножа и они друг друга точат.

Я подошел, отобрал у него стакан, выпил.

– Виски с душком гнилых ботинок тебе не нравится. А от самих гнилых ботинок, наверно, не откажешься?

Я вынул из-под кровати зимние кожаные ботинки и вручил их Буйволу. Ботинки не надевались целое лето, на подошвах еще оставалась грязь с прошлогодних прогулок через заливное поле, а может, и просыпанные зерна прошлогоднего риса. На коже отпечатались следы весеннего сезона дождей, на подкладке зеленело несколько пятнышек плесени, левый носок слегка облупился. А вообще-то ботинки были новыми и крепкими, пусть даже внешний вид говорил об обратном.

– Почистить их, натереть ваксой – и можно нести на рынок, – сказал я, – они чего-нибудь да стоят.

После войны на черном рынке резко прибавилось американских товаров, от сигарет и сиропов для лечения кашля до кожаных ремней и боевых кинжалов (кое-где