– Всего две недели… А ведь мне казалось, что мы здесь уже давно. – Сглотнув, он перевел взгляд на дочь. – Ты написала братьям?

Мар ощутила пробежавший по спине холодок. Эту минуту она оттягивала, как могла. Пока братья не знают о смерти матери, для них она все еще жива.

– Пока нет… – замялась она, и доктор Хустино ее не осудил.

Он неуверенно поднялся и подошел к окну. Последний луч закатного солнца, проникая сквозь штору из газового шелка, окрашивал все на своем пути в медно-оранжевые цвета. Его кожа, его седые волосы вмиг покрылись золотом. И Мар снова увидела в нем русого, статного мужчину. «Волосы у твоего отца были гладкими и светлыми, как у мальчишки, – говорила ей донья Ана. – Хотя полюбила я его за слова, которые он впервые при мне произнес». Мар часто просила матушку их повторить: ей нравилось, как она изображала голос и осанку отца, а вместо усов подставляла над верхней губой палец и восклицала: «Больше никакой рыбы с креветками священнику не давать!», и обе заходились от смеха.

От счастливого воспоминания Мар улыбнулась. Но, взглянув на разбитого горем отца, стоявшего у окна, она испугалась, что он снова не устоит перед искушением и вернется к сиропу.

– Отец… Пообещайте, что вы не…

Доктор Хустино остановил ее одним жестом.

– Не беспокойся, Мар, я и так доставил тебе немало хлопот. Опиум, к тому же, погружает человека в пустоту. Нет ни образов, ни воспоминаний, ни приятных ощущений – одна лишь темная дыра в груди, которой мне и без того хватает. Рано или поздно с болью нужно встретиться лицом к лицу. Я тебе вот что скажу, и запомни это на будущее. Я приложу все усилия, чтобы смерть твоей матери была ненапрасной. Чтобы мое присутствие здесь было небесполезным. Возможно, нам с твоими братьями не суждено открыть собственную клинику, но есть еще один способ облегчить наше несчастье.

– Какой же, отец?

– Спасать жизни. С каждой спасенной жизнью смерть твоей матери будет становиться менее бессмысленной.

Той же ночью Мар села за письмо. С тяжелым сердцем она рассказала о случившемся. Она знала, какую боль причинит братьям эта новость, а потому горько плакала над бумагой. Закончив письмо, она убрала его в конверт и оставила на столе, чтобы утром передать его Ариэлю. А он уже отнесет его в общую почту, которая уходила из асьенды ежедневно.

* * *

Утро пятницы выдалось прохладным; небо было затянуто серыми рваными облаками. В полдень, покончив с делами в аптеке, Мар вручила Ариэлю письмо и попросила отвезти ее в бараки. Рядом с ней на кожаном сиденье устроилась Солита, не сводившая глаз с хрустальной вазы с цветами в руках у Мар. Чем строже ее нинья запрещала ей их трогать, тем сильней ей хотелось; ей не давало покоя странное, необъяснимое желание, которое она все же утолила, пока Мар о чем-то разговаривала с Ариэлем, но о чем именно – Солита не вслушивалась. Подушечкой пальца она провела по оторвавшемуся лепестку. Уже одного этого касания оказалось достаточно, чтобы усмирить ее непокорный дух; Солита улыбнулась и вытерла затем палец о платье – на случай, если цветки эти нехорошие.

Ариэль уже собирался пришпорить лошадь, как вдруг раздался колокольный звон, который все никак не смолкал. Через несколько мгновений мимо них в сторону особняка на коне пронесся всадник. Это был Диего. Мар узнала его по медно-рыжей бороде, видневшейся из-под широкополой шляпы.

– В чем дело? – спросила она у Ариэля. – Уж не пожар ли?

Не слезая с лошади, Ариэль огляделся по сторонам.

– Не знаю, нинья Ма, горелым не пахнет.

Со стороны бараков послышались крики и последовавший за ними неясный гул голосов. На них во всю прыть скакал еще один всадник, поднимавший за собой облако пыли. Как и Диего, он направлялся к особняку.

– Что-то здесь неладное, Ариэль.

Глава 40

– Луше нам подождать здесь, нинья Ма. Не нравится мне се это.

Ариэль не ошибся: через несколько минут появилась разъяренная толпа. Когда они проходили мимо, Мар узнала во главе Мансу. По обе стороны от них ехали четыре всадника с ружьями наготове.

– Как ты думаешь, в чем дело? – поинтересовалась Мар, и Ариэль покачал головой, не сводя с них глаз.

– Дело може быть в чем угодно, нинья Ма. Народ устал, а платят им крохи.

Мар спустилась с кабриолетки и помогла спрыгнуть Солите. Вместе с Ариэлем они вслед за толпой двинулись в сторону особняка. Там они отыскали укромное местечко, откуда можно было наблюдать за происходившим. Уже осведомленная о случившемся Фрисия бок о бок с Орихенесом дожидалась их на крыльце. За их спинами прятался и Педрито. У лестницы стояли Диего с четырьмя другими всадниками, охранявшими вход в дом. Лошади беспокоились. Служащие были настороже. На лицах рабочих выражалась ярость многолетнего гнета, боли и унижений.

– Мы требуем переговоров! – провозгласил Манса, и роптавшая толпа стихла.

Словно продумывавшая нападение пантера, желавшая застать добычу врасплох, Фрисия металась из стороны в сторону, всматриваясь в каждого прищуренными от злости и подозрительности глазами, запугивая их и стараясь запомнить каждого в лицо. Некоторые мужчины, пораженные ее невозмутимостью, поснимали соломенные шляпы и держали их в руках.

– Говори!

– Мы требуем за работу денег! – Вслед за заявлением Мансы раздались разъяренные голоса: – Жетоны для рабо, а рабство осталось в прошлом. Больше мы не рабы – и не будем ими никогда.

Фрисия, подбоченившись, выслушала Мансу и, прежде чем дать ответ, выдержала паузу. Стоявшая поодаль Мар увидела подъезжавшего верхом на Магги Виктора. В одном из окон появилась и Паулина, сквозь стекло наблюдавшая за происходившим. Фрисия молчала, и Манса добавил:

– Нам обещал хозяин! Обещал он давно, а мы се ждем!

– Вы все свидетели, что хозяин болен, – отрезала Фрисия.

– Обещал он еще здоровым!

– Я об этом ничего не знаю, может, ты все выдумал.

– Я не выдумал. Хозяин…

– Забудь ты про хозяина! Он не в себе. Теперь асьендой заведую я. Жетоны работают всю жизнь – и будут работать и дальше, пока на Кубе не решится вопрос затяжной нехватки наличных. Мне целого дня не хватит, чтобы объяснить вам, как устроена наша открытая экономика. Вы этого хотите? Урока по экономике? – Покрытые потом мужчины в жалких отрепьях лишь переглянулись между собой. С нее не сводил глаз лишь Манса; он стоял в обороне, думая, что так он вызовет меньше враждебности в свой адрес. – Хотя, объясни я вам, как идиотам, вы бы все равно ничего не поняли. Не сетуйте так, не надо. Насколько мне