– От Диего Камблора ожидать ничего хорошего не стоит, – заключила Мар, подходя к Паулине. – Одному Богу известно, что их ждет в Гаване. В Диего не осталось ничего человеческого. И это не говоря о совсем свежем разрезе на животе у Фелисии.

– Значит, за девочкой будет ухаживать Баси?

– Больше некому, – задумчиво ответила Мар.

Она взглянула на Паулину: лицо ее было бледным и болезненным. Затем перевела взгляд на вазу с цветами у нее в руках.

– Что с тобой? Тебе хуже?

Паулина рассказала ей о своих подозрениях: вероятно, в ее недомогании виноваты эти цветы. По странному стечению обстоятельств дурно ей стало именно после того, как она впервые их понюхала. Мар не поверила в подобное совпадение, но Ариэля, который до сих пор распрягал лошадь, все же позвала.

– Знаешь, что это за цветы? – спросила она, когда он подошел к крыльцу.

Ариэль присмотрелся и пожал плечами.

– Они посюду, нинья. – Он показал на крупный светло-розовый цветок в форме колокола. – Таких полно на учасках у конго. А раз их выращиваю конго, то ничего хорошего в них нет.

* * *

Вечером, по возвращении домой, доктор Хустино застал Мар в зале: она рассматривала разложенные по всему столу цветы. Рядом покоилась некогда принадлежавшая донье Ане книга лекарственных трав. Мар пролистала ее дважды – и ни одно растение не совпадало с начавшими увядать цветами. Стоявшей рядом Солите не терпелось их потрогать – она даже попыталась коснуться их, но Мар ей не разрешила.

– Что ты с ними будешь делать? – спросил ее доктор Хустино. – Уж не собираешься ли ты теперь парфюмы изготавливать?

Мар некоторое время колебалась, продолжать ли и дальше скрывать от отца случившееся или же, напротив, сделать его соучастником со всеми вытекающими отсюда последствиями. Решение она приняла быстро; доктор Хустино, в конце концов, имел право знать, на кого работал. Она попросила Солиту уйти на кухню к Мамите и подождать там, пока они не поговорят. Солита послушалась, но надолго ее терпения не хватило: не успела Мар закрыть двойную дверь в залу, как Солита выскочила из дома и устроилась под открытым окном подслушивать их разговор. Усевшись на земле и прижавшись спиной к стене, она посмотрела наверх: вечерний ветерок вздымал штору, которая то появлялась, то снова исчезала внутри комнаты в воздушном танце белого газового шелка, переливавшегося всеми цветами закатного неба. Тихий голос ниньи Мар доносился прерывисто, но Солита расслышала все. Рассказ об Орихенесе с хозяйкой нисколько ее не напугал: ей доводилось бывать на ритуалах конго, на которых под грохот барабанов и звуки мамбо неизменно колотили кого-то палками и кусали. Истории о злых духах ей тоже были не чужды. Больше всего она боялась Ндоки – летающих карликов, высасывавших по велению колдунов из спящих детей кровь. Поэтому каждую ночь перед сном она читала молитву «Санта-Крусада», которой ее научил отец Мигель, потому что только она могла их сразить или отпугнуть. Еще их можно убить, отрезав им ухо, потому что в нем, как у демонов, хранилась вся сила Ндоки; но для этого нужно уметь не только резать уши, но и знать, какие именно. Солита слышала о случаях, когда Ндоки отрезали не то ухо, и тогда они, разъяренные до невозможности, выпивали из жертвы всю кровь и переселяли ее душу в ящерицу. Как ни крути, а молитва «Санта-Крусада» была куда безопасней – и до сих пор работала безотказно. Но, услышав, как хозяйка под барабанный бой Орихенеса сняла одежду и танцевала голой, она не сдержалась, и смех ее, поднявшись у нее над головой, проник с ветром прямо в залу.

Через несколько мгновений из окна выглянула Мар и увидела сидевшую на земле Солиту, все еще пытавшуюся подавить крохотной ручкой смех.

– Ты что тут делаешь? Я же сказала тебе посидеть в кухне!

Солита тут же затихла, вскочила на ноги и помчалась к Мамите.

Сидевший в кресле доктор Хустино достал из кармана брюк платок и вытер проступивший на затылке пот.

– Паулина считает, что мигрень у нее от этих цветов. Она поставила букет рядом с кроватью, и боль только усилилась. Может, это просто совпадение, но…

Отразившаяся у отца на лице глубокая печаль заставила ее замолчать. Мар села перед ним на колени и взяла его за руку.

– Отец…

Покинувший эту раскаленную залу разум доктора Хустино перенесся в Коломбрес, в их славный дом, где самыми страшными напастями были зимняя сырость и ежедневные хвори. Жизнь там текла легко и спокойно. Камины с широкими дымоходами обогревали дом в холода. И они… Здоровые и счастливые. Донья Ана заботилась о росших в саду растениях, из которых затем составляла лекарственные сборы, соперничая таким образом с достижениями современной медицины. Доктор Хустино, некогда злившийся на подобные шалости супруги, теперь всей душой по ним тосковал. Во имя грез, во имя мечты основать вместе с сыновьями в Хихоне клинику, носившую бы их имя, он пожертвовал всем. И кончил в асьенде, где работал на растленную злом сеньору. Потерять ради этого Ану казалось ему теперь насмешкой судьбы. Наказанием за тщеславие.

Мар заметила, как у отца на лбу вздулась вена. Щеки зарделись, кожа на лбу и шее горела, и Мар вдруг поняла, удар какой силы только что ему нанесла.

Полыхавший в пламени вины Хустино вспомнил последовавшие за смертью первой супруги дона Педро дни, когда поговаривали, что тайно влюбленная в своего зятя Фрисия каким-то образом была причастна к кончине родной сестры. Он никогда не верил в подобные россказни; теперь же не знал, что и думать. Слухи о подлости Фрисии, отравившей собственную сестру, распустила служившая у Вийяр в особняке домработница, но никто из членов семьи расследования не открыл, а саму больную осмотреть ему не довелось.

– Папа… – снова пробормотала Мар, окликнув его, как в детстве.

Он взглянул на нее сухими, покрасневшими глазами, желая найти хоть что-то, что помогло бы, хотя бы немного, унять страдания. События, о которых ему рассказала Мар, доказывали ошибочность принятого им решения переехать на Кубу, и всплывавшие теперь в разуме перспективы будущего выглядели не слишком радужно. Остаться в асьенде значило превратиться в сообщника чудовищных поступков Фрисии. А вернуться было все равно что предать замысел, ради которого он туда поехал и за который Ана заплатила жизнью. Ни денег для сыновей, ни клиники, ни доброго имени. Домой он возвратится убитый горем, сломленный жизнью и с пустыми руками.

– Когда мы приехали в асьенду? – спросил он. – Я совершенно потерял счет времени.

– Две недели назад.

Доктор Хустино уперся локтями в колени и опустил на руки голову,