помереть, не увидев. Не дождался… Дед Аким последним помер. Вот уж лет восемь или около этого, как схоронили старика…
– А что с внуком случилось? – сказал его собеседник. – Почему не приехал?
– Никто толком не знает, – пожимая плечами, сказал старик. – Одни болтали, будто спился и помер под забором, другие говорили, что выучился, разбогател и забыл про стариков, третьи говорили, что его посадили или убили… В общем, никто и ничего не знает. Уехал в город и пропал. И где он сейчас, тоже неизвестно, да и кому это нужно сейчас, если его уже никто не ждёт. Некому ждать…
И старик, потирая недельную щетину, замолчал, задумчиво поглядывая в окно.
Егор, услышав про деревню, хотел было подойти и расспросить, а потом, когда старик сказал, что дед Аким ждал внука, едва не кинулся, едва не закричал, что он живой, что вот перед ними стоит, что едет в родную Яблоньку, чтобы навсегда остаться в ней жить. Хотел подойти, да сник. Получается, что его никто не ждёт… Сидел, понурившись, а сам ещё не верил, что дед Аким помер. Они же никогда не болели, ни на что не жаловались. Казалось, они будут жить вечно. Баба Таня ни минутки не могла спокойно посидеть. Всё нужно было что-то делать, чем-то заниматься. А дед Аким всё такой же огромный и крепкий, как всегда был, каким запомнил Егор старика, но оказалось, его давно снесли на кладбище.
Ближе к полудню замелькали знакомые места. Проплыла гора, названная Лысой. Она возвышалась над холмами, на ней ничего не росло, кроме травы. И Егор помнил, как с мальчишками бегали зимой на эту гору кататься. Летели вниз, аж дух захватывало и хотелось кричать: громко, протяжно и восторженно. А вон там, где виднеются старые развалины, неподалеку было футбольное поле, а рядом школа, где Алёнка училась…
Встрепенувшись, Егор торопливо поднялся, схватил сумку, попрощался с попутчиками и направился к выходу. Едва успел спуститься на маленький пятачок, как раздался протяжный гудок, вагоны медленно поплыли мимо него, и он помахал вслед поезду.
Всё, наконец-то он вернулся в родные места.
Егор постоял, осматриваясь. Всё та же облезлая будка с вывеской, на которой едва заметно название полустанка, где поезд притормаживает всего лишь на пару минут и не более. Тишина. Раньше, как он помнил, возле низенького заборчика сидели старухи и продавали всякую мелочовку: семечки, ягоды, а бывало, пирожки выносили на продажу. Лишняя копейка никому ещё не помешала, тем более в деревне. А сейчас никого нет возле заборчика, да и он почти весь повалился. Будка давно не работает. Дверь на замке. Ставни провисли, в одном окошке выбито стекло. Возле будки сломанная скамейка и залежалый мусор, островки репейника и заросли вездесущей крапивы. Видать, что здесь давно никого не было.
Егор закурил. Он стоял на осеннем ветру, ёжился, поглядывая на серое небо в низких тучах, на жёлто-рыже-красные деревья, на опавшую листву и пожухлую траву под ногами, а потом подхватил сумку и направился по заросшей тропке в сторону такой же заросшей дороги. Заметно, некому по ней ездить, да и незачем…
Вдали видна лесопосадка. Рыжая, яркая, местами золотом подёрнута. А вскоре опадёт листва, и лишь ветер будет тоскливо шуметь ветвями. А там поля: огромные, конца и края не видно, а за речкой начинается лес. С бабой Таней туда за грибами ходили. Егор так и не научился собирать грибы. Бежал впереди баб Тани, расшвыривал ногами павшую листву, сбивал прутом мухоморы, раздвигал траву, но ничего не замечал. А баба Таня шла следом за ним и ругалась, что он все грибы потоптал. Бывало, остановится и показывает ему на листву, говорит, что под ней грибочки спрятались, а он не верил. Какие грибы, если даже бугорочка не было. Разгребёт листву – и правда, там шляпки виднеются. Сколько ходил с ней, но так и не научился собирать грибы. Ну не понимал их, не замечал, а баба Таня видела…
И речка позаросла тальником. Все берега в кустарнике. Дед Аким частенько брал с собой на рыбалку. Бывало, за сазанами ходили, но чаще всего, чтобы просто посидеть на берегу возле костра, поглядеть на воду, изредка переброситься парой слов и опять молчать, глядя на воду. Дед Аким никогда не говорил, о чём думает. Егор пристанет, расскажи да расскажи, а дед насупится, взглянет исподлобья, пальцем погрозит, достанет из кармана свёрток с пирожками или сунет конфетку и опять отвернётся и смотрит на речку. Может, войну вспоминал, может, сыновей, а скорее всего, про жизнь думал…
– Но, милая! – издалека донеслось тарахтение колёс и громкий окрик. – Шевелись, родненькая!
Оглянувшись, Егор остановился, поглядывая на понурую лошадь, которая неторопливо плелась по дороге, не обращая внимания на окрики хозяина. В телеге, на траве сидел невысокий старичок, одетый в чёрную телогрейку, из-под которой выбился ворот рубахи, на глаза была надвинута серая каракулевая фуражка, а на ногах грязные кирзовые сапоги. Развалившись на траве, он ехал, свесив ноги с телеги, и громко покрикивал. Да и кричал-то, наверное, от скуки. Поговорить не с кем в этой глуши, вот и командовал, себя развлекал и чтобы не уснуть по дороге. Заметив Егора, старик встрепенулся.
– Тпру, милая! – опять крикнул он и, приложив ладонь к глазам, долго всматривался в Егора, а потом строго спросил: – Ты чей будешь, парень? Что за нелёгкая тебя принесла в эту глушь, а? Ну-ка, как на духу говори, что ходишь тут и высматриваешь, а то враз милиционера покличу. Ага…
Но было видно, что он обрадовался случайному попутчику, но старался виду не подавать, а всё грозно хмурился, напуская на себя суровый вид.
– Да я только что приехал, – сказал Егор, махнув рукой. – Я с поезда…
– К кому, зачем? – старику, видимо, интересно было играть такого серьёзного человека. – Что за причина занесла тебя в наши края, богом забытые? Так просто бы не приехал. Значит, нужда была. Говори, какая нужда? Помогу, чем смогу. Ага…
Старик сердито сдвинул брови и взглянул из-под козырька фуражки.
– Что-то неласково встречаешь меня, дед, – усмехнулся Егор, поправляя сумку, потом достал пачку сигарет и протянул. – Угощайся, старый.
– А почему я должен миловаться с тобой, а? – выпячивая тощую грудь, захорохорился старик. – Может, ещё облобызать тебя? Ага… Ты же не девка, чтобы тебя лаской брать. А вот городскую сигаретку испробую, – и принялся вытаскивать сигарету негнущимися пальцами. – В Кулиничи собрался или в Борисовку? Так до Кулиничей двадцать вёрст будет, ежели напрямки, а до Борисовки ещё дальше. С поезда, говоришь… Так тебе нужно было на