Таню и деда. Где были фотографии, он внимательно всматривался, но везде чужие лица, а может – позабытые… Замечая таблички, протирал пучком травы и, прищурившись, старался разобрать надписи. Долго блуждал между поваленными оградками, покосившимися крестами, пытаясь разыскать бабку Таню и деда, но бесполезно. Наверное, кресты подгнили, упали, а земля быстро делает своё дело, год-другой поваляются на сырой земле, и ничего не разберёшь, никогда не узнаешь, кто тут покоится. Кладбище заброшенное, лишь несколько могилок ухоженных. Видать, из других деревень приезжают, своих проведывают. А там, когда пробирался между кустами, наткнулся на памятник. Что-то остановило его. Оглянулся. Показалось, чьё-то знакомое лицо мелькнуло на потускневшей фотографии. Присел. Протёр рукой. Всмотрелся. И не выдержал, медленно провёл по снимку. Алёнка Коняева. Та девчонка, что кормила его оладушками, до сих пор вкус вспоминается. Та девчонка, которая поцеловала его, а он испугался и убежал. И уехал. Но всегда, где бы ни был, всегда вспоминал эту взбалмошную девчонку, которая хотела, чтобы в её семье, когда она выйдет замуж, было много-премного ребятишек. И Егор, когда ехал сюда, в душе ещё надеялся, мечтал, может, она не выходила замуж, может, его ждёт. Вот и дождалась. Встретились… Подёргав сорняки и траву, Егор протёр памятник, подправил оградку. Присел рядышком. Долго сидел, о чём-то думая. Потом поднялся. Оглядываясь, медленно пошёл к выходу. Опять перешагнул изгородь. И вздыхая, направился к деревне…
Егор шёл по пустынной улице. Мёртвая деревня, но казалось, сейчас откроется чья-нибудь калитка и выскочит мальчишка или девчонка и помчится по улице, а вслед раздастся голос, чтобы вернулся. А вон из той приоткрытой калитки появится дед. Усядется на лавку и начнёт перекликаться с таким же стариком на противоположной стороне улицы, и долго они будут беседовать, рассказывая друг другу новости… Вздрогнул, когда из-под подворотни вылетела чёрная, как смоль, собачонка и залилась пронзительным лаем, кинулась к нему, а потом, испугавшись, поджала хвост и юркнула в какую-то щель и скрылась в разрушенном доме. У Егора дыхание перехватило. Остановившись, он пытался рассмотреть, куда спряталась собака, но её не было видно, лишь из-под груды всякого хлама доносилось глухое рычание. Бедняжка, откуда же ты взялась в этой забытой Богом и людьми деревушке?
Дом, где жили баба Таня и дед Аким, он сразу заметил, едва вышел из проулка. Поднялся наискосок по пригорку и зашёл во двор. От забора остались столбы, да в некоторых местах виднелось немножко штакетника. Крыша просела, обнажив стропила. Ставни держались крепко. Видать, когда закрывали дом после похорон деда, на совесть замотали толстой проволокой, чтобы никто не залез в избу. Продравшись через заросли репейника, что заполонили весь двор, Егор осторожно поднялся по ступеням на крылечко. Оторвал доски, забитые крест-накрест, распахнул дверь, постоял, всматриваясь в полусумрак, шагнул внутрь, что-то уронил со скамьи, стоявшей возле двери, и облачко пыли повисло в воздухе, кружась в тонких лучах света, что проникали через дырявую крышу. На гвоздях, вбитых возле двери, висели запылённые, все в паутине, фуфайка, старый пиджак, из кармана виднеется какая-то тряпка, баб Танина кацавейка и смятая шапка деда, на полу сбитый сапог – это деда Акима, изъеденные молью обрезанные валенки, пара галош и почему-то несколько тарелок, стопочкой сложенные на полу. Может, кто-то хотел забрать, но скорее всего, забыли. За дверью виднеется распахнутый сундук. Егор заглянул. Странно, столько лет прошло, а вещи до сих пор лежат. Везде толстый слой пыли и гирлянды паутины. Что-то прошуршало в тишине. Егор вздрогнул, оглянулся. Тишина. Наверное, мышь пробежала. А там, возле сундука, к стене прислонены удочки. Леска накручена на удилишки, толстые поплавки из пробок. С дедом на рыбалку ходили. Удочки смастерил толстые, крепкие и леску толстую поставил. Нет-нет, на речке можно было сазана поймать или крупного голавля. Вот дед на них охотился. Егору не доверял. Всегда говорил, что силы не хватит, чтобы такого зверя из воды выволочь. И, правда, не хватило… Дед куда-то отошёл, а Егор увидел, что удочка по траве поползла. Бросился к ней. Схватил. В глубине словно дикий зверь заметался. Всё пытался вырваться. Рванулся, и Егор не удержался, стал в речку съезжать. И руки не мог расцепить – испугался. Мотыляло его во все стороны, уже ноги в воде были, ещё чуть-чуть и всё – с головкой уйдёт, и тут дед прикондылял. Удочку вместе с Егором подхватил, так и выволок. И Егора вытащил, и рыбу. Здоровый сазан оказался. Потом дед Аким долго вспоминал и всем рассказывал, как Егорушка сазана поймал…
Разноголосо заскрипели половицы. Егор осторожно прошёл в избу. Постоял на кухоньке. Здесь было царство бабы Тани, куда она никого не допускала. Чугунки, две сковороды, рядом пустые запылённые банки, на низкой лавочке – это дед Аким смастерил – стоит ведро. Егор заглянул. Слой пыли и мусор на дне. Ходики давно остановились. Егор хотел было запустить, а потом раздумал. Пусть показывает время, когда дом был жив, а сейчас умер, потому что не стало хозяина в доме. Пусть висят часы, нельзя прошлое тревожить.
В горнице повсюду пыль, как и во всём доме. Здесь особенно чувствуется запустение. Затхлый воздух, пахнет мышами и пылью. Серые неровные стены. Местами осыпалась штукатурка. Высокая кровать. До сих пор на ней лежат подушки и покрывало, словно ждут своего часа, что какой-нибудь уставший путник зайдёт сюда и останется ночевать. Коврик над кроватью. Рядом этажерка и на ней стопочка книг и два-три журнала. Дед Аким любил вечерами, когда все дела переделаны, присесть возле стола с книжкой в руках, надвинуть на крупный нос очки со сломанной дужкой и читать, медленно переворачивая странички. Возле стола валяется деревянный тяжёлый протез. Видать, деда Акима без него похоронили. Как же он без протеза будет там? Егор поднял тяжёлую деревяшку, приставил к стенке. Подошёл к стене, где в рамках висели фотографии. Немного. Всего несколько рамочек, где они ещё молодые с баб Таней сидят, напряжённо выпрямив спины, и смотрят в объектив, а на второй фотографии дед Аким сидит, а баба Таня стоит и держит руку на его плече. И ещё снимки, где дед был в форме. С войны вернулся. А здесь какая-то родня. Егор уж не помнил, кто на снимках, а может, забыл…
Он подошёл к небольшому сундуку возле кровати. Баба Таня никогда не разрешала в него заглядывать. Могла крапивой отхлестать, если сунешься. Даже дед Аким не подходил. Егор оглянулся, взявшись за замочек. Такое чувство, что тебя поймали на месте преступления, сейчас баба Таня зайдёт в горницу, нахмурится, брови сдвинет,
