Теперь нападавшим никто не мешал, и они, уже не спеша, с обсуждениями, переходящими иногда в жаркие споры, принялись обкладывать забор посольства автомобильными шинами, а затем поливать их бензином из принесённых с собой канистр. Пустые канистры укладывались рядом.

За подготовкой поджога дипломатического здания спокойно наблюдал наряд полиции, покуривая сигареты возле одного из служебных автобусов.

– Пан полицейский, огонька не найдётся? – весело спросил у старшего офицера наряда рослый националист в фирменной куртке «Национального корпуса». Этот тип не прятал лицо под балаклавой и вообще действовал подчёркнуто уверенно, если не нагло.

Офицер опешил от неожиданной просьбы, но рослый нацик и не ждал ответа – он сделал шаг вперёд, быстро выхватил у офицера из рук зажигалку и с этим трофеем в победно поднятой руке направился к забору.

– Полиция даёт добро! Праведный очистительный огонь изгонит русских демонов с нашей святой земли!

Он демонстративно щёлкнул зажигалкой несколько раз, привлекая всеобщее внимание, а затем поджёг с её помощью огромную петарду, которую и кинул в итоге в баррикаду из автомобильных шин.

Раздался оглушительный взрыв, перед фасадом посольства вспыхнула стена огня, осветив ревущую от восторга толпу националистов, а также отдельные фигурки фото- и телерепортёров.

Я снял несколько общих планов и отступил подальше от огненной баррикады, в тень большой рекламной тумбы.

Нацики развернули флаги и баннеры, откровенно позируя для репортёров на фоне горящих покрышек и канистр. Выглядело это всё, конечно, очень зрелищно. Уже этой ночью красочные кадры с этой акции разойдутся по телеканалам и газетам, после чего сюда явятся новые сотни, а может, и тысячи последователей националистов. Ведь возможность безнаказанно громить официального этнического врага – это так привлекательно, а если высшие чиновники ещё называют это патриотизмом и поощряют, такое поведение немедленно становится национальным трендом под названием «Поймай врага народа, избей его максимально зрелищно и получи за это скидку на вражеский газ в 20 %».

Было непонятно, есть кто живой в этом массивном мрачном здании, окружённом тройным рядом двухметровых решёток, с окнами, закрытыми толстыми металлическими жалюзи, с колючей проволокой, пущенной по забору и воротам. Так, наверное, должна выглядеть синагога в мусульманском квартале или мясная лавка в хипстерской коммуне где-нибудь в Берлине. Но так теперь выглядело дипломатическое здание России в городе, который тысячу лет называли «матерью городов русских».

Будто иллюстрируя эту картину для меня, нацики принялись орать свой очередной парадоксальный лозунг:

– Слава киевской Руси, Новороссия – соси!

Этот бредовый лозунг поддержали и некоторые репортёры. Они начали скакать вместе с камерами на плечах. Я подснял и эту картинку тоже, когда вдруг услышал требовательный голос рядом:

– А ты почему не скачешь?

Рядом со мной стоял мелкий мужичок в камуфляже, с круглым простоватым крестьянским лицом, типаж – типичный галицийский гастарбайтер. Даже с форменной бандеровской кепкой он не доставал мне до груди. Но на рукавах у него красовались шевроны «С14», и я напрягся.

– Нога недавно была сломана, нельзя мне скакать, – попытался отбрехаться я.

– Нога сломана? Так ты справку покажи.

Видимо, разглядев моё лицо, он добавил:

– А как иначе. Так каждый начнёт придумывать, что у него болит. Вместо того, чтобы скакать вместе с патриотами страны. Или ты не патриот?

Я осмотрелся. Неподалёку от моей тумбы, в тени которой я прятался, стояла ещё россыпь рекламных тумб и уличных стоек.

Ярость переполняла моё сердце, и я, сам не ожидая, вдруг предложил ему:

– Пошли вон туда, покажу тебе справку.

И без того тупая физиономия нацика стала ещё тупее. Он призадумался, глядя в сторону тумб, потом всё-таки спросил:

– А зачем нам туда отходить? Ты здесь покажи.

– У меня там рюкзак со справками. Пошли, покажу.

– Нет, я тебя здесь подожду, – наконец, сказал мне он после минуты раздумий, слегка отодвигаясь.

– Ну, как хочешь, – сказал я ему, отправляясь к тумбам. Там я зашёл за них, постоял немного, наблюдая из тени за мелким нациком, а потом быстро пошёл оттуда в сторону от посольства, стараясь сохранять между собой и фасадом защитную линию рекламных тумб.

Никто не кричал мне вслед, никто не беспокоился о моих справках, и метров через сто я сбавил шаг, выруливая на улицу Сурикова. «Опель» в фирменных цветах Deutsche Welle я нашёл сразу – он действительно был припаркован возле кофейни с огромной витриной с надписью «Таки да!».

Заднее стекло машины опустилось, и резкий, хрипловатый голос Дины сообщил мне оттуда:

– Сейчас два часа ночи. Голосование начнётся через шесть часов. Вполне успеем выспаться.

Я согласился, открыл дверь и забрался на заднее сиденье. Олексий снова немного покашлял, но так ничего и не осмелился внятно сказать со своего водительского места. Я достал телефон, создал точку доступа, поставил видео с камеры на закачку и тут же уснул сном праведника.

Я проснулся от телефонного звонка. Звонил, разумеется, директор.

– Видео получили, спасибо, неплохо отработал, молодец. Но через полчаса начнётся голосование, будут нападения на россиян, так что давай снова к посольству.

– Я на месте, всё нормально, – прошептал я. Мне не хотелось будить Дину, которая непринуждённо спала на моих коленях, нежно обняв мою камеру в кофре, ни тем более Олексия, который сонно ёрзал на кресле спереди.

– Ну, тогда не мешаю, удачи, – сказал мне директор и отключился.

За запотевшим окном в полутьме двигались какие-то невнятные тени – было похоже, что к ночным нацикам прибывает массированное подкрепление. Я попробовал было опустить стекло, но движок машины был заглушен и стеклоподъёмник не работал.

Тогда я осторожно вытащил камеру из тонких рук Дины, одной рукой придерживая девушку за плечи, а другой роясь в кофре камеры. Мне нужны были запасные аккумуляторы, и я точно знал, что они там были – вчера я зарядил их с запасом.

– Господи, ну ты и зануда, – услышал я от Дины, когда наконец нашёл заряженный аккумулятор и не без труда смог переставить его местами с разрядившимся. – Тебе именно сейчас приспичило возиться с камерой?!

– Голосование начинается через двадцать минут, – сообщил я ей. – Мне вот уже звонило начальство, интересовалось, как я буду голосовать, если не хочу отправиться в Сибирь на уборку снега. Странно, что тебе не звонят твои кураторы из Брюсселя.

Тут очень вовремя зазвонил её телефон, и она, всё так же лёжа на моих коленях, прижала его к уху. Выражение её лица