Север решил действовать последовательно, шаг за шагом. Для начала следовало стать полновластным хозяином Рима, не применяя напрямую грубую военную силу.

По совету Юлии он обвел преторианцев вокруг пальца так же, как некогда сделал Траян со злосчастным Домицианом. Север велел им собраться за городскими стенами. Все пришли, надеясь получить награду за то, что они не стали открыто противостоять новому императору. Воспользовавшись отсутствием гвардейцев в Риме, Север отправил несколько своих когорт в преторианские казармы, приказав забрать оттуда все оружие. Затем данубийские легионы окружили преторианцев, и те, видя, что они в меньшинстве, отдали то оружие, которое взяли с собой. Север велел им также снять военное одеяние, вернуть выданные им кинжалы с драгоценными каменьями на рукоятках, расстаться со всем остальным оружием, которое у них имелось, и уйти с глаз долой. Тех, кто отказывался повиноваться, разоружали силой и казнили на месте. Гвардия была уже не та, что раньше, как заметил Аквилий Феликс: не умирала, а сдавалась.

Итак, преторианцы сдались.

Почти все поспешно сбросили военное одеяние, сдали кинжалы всех видов и, удрученные, не понимая, как они превратились из всего в ничто за считаные дни, удалились восвояси. Им запретили приближаться к Риму ближе чем на сто миль под страхом смерти. Они и не приближались, но создали множество других неприятностей. Я расскажу об этом, когда дело дойдет до событий тех дней, чтобы тот, кто прочтет написанное мной в ближайшем либо отдаленном будущем, без труда мог проследить за всем подробностями ожесточенной борьбы за власть, начавшейся в Римской империи.

После этого Север вознамерился покончить с Нигером, своим могущественным соперником.

Как все это затронуло меня, Галена? Семья императора отбыла вслед за ним на Восток, где должно было развернуться противостояние. Там, в моем родном Пергаме, располагалась большая библиотека. Я решил воспользоваться этой возможностью и скопировать рукописи, погибшие в великом римском пожаре. Более того: я подумывал о том, чтобы отыскать труды Эрасистрата и Герофила, несомненно хранившиеся где-то на Востоке – у Филистиона в том же Пергаме или у Гераклиана в Александрии. Все это не имеет отношения к драке за власть, но не менее важно. Достижения врачебной науки начинают цениться, лишь когда требуются сильным мира сего. Об этом мы еще поговорим.

Но вернемся в Рим, к главным событиям, ради которых я сел за этот дневник: гражданская война готова была разразиться со дня на день, а что же Юлия? Я обстоятельно поведал о Севере, но какое место отводил император своей супруге во время восточного похода? Нет, не так… Этот вопрос был бы справедливым по отношению к любой другой женщине; но если говорить о Юлии, он должен звучать иначе: какое место отводила себе Юлия в этой безжалостной схватке титанов, спорящих за власть над империей?

Север объявил, что Юлия останется в Риме. Следовательно, он полагал, что в борьбе с Нигером его супруга не будет играть сколь-нибудь существенной роли. Но я рассказываю не о решениях Севера, а о решениях самой Юлии.

А она думала не так, как ее муж.

У нее имелись свои соображения.

XLII. Что решила Юлия

Императорский дворец, Рим Август 193 г.

Рабыни совлекали с нее траурное одеяние. Юлия, новая римская императрица, сопровождала своего мужа на государственных похоронах Пертинакса, во время которых тот был обожествлен. Зрелище было впечатляющим: огромный помост Форума с колоннами из слоновой кости и золота по краям, а в центре – большое восковое изваяние Пертинакса, уже почти причисленного к лику божеств. Участники роскошного шествия несли по улицам города разнообразные символы провинций империи и римских учреждений, за ними следовали легионеры и конники, а далее – римляне, несшие изображения знаменитых людей со всех концов света.

Юлия наблюдала за тем, как ее муж поднимается на широченный помост и произносит долгожданную речь, восхваляя благородство несчастного Пертинакса. Сенаторы, в свою очередь, принялись славословить Севера – то ли потому, что покойный, отличавшийся доблестью и достоинством, заслужил такую речь, то ли потому, что все стремились поскорее заручиться расположением нового властителя Рима. Наконец жрецы и несколько сенаторов, среди которых Юлия увидела Диона Кассия, спустились с помоста с восковым изваянием и вручили его членам сословия всадников, чтобы те отнесли статую на Марсово поле.

На нем был сооружен погребальный костер в виде трехъярусной башни, украшенной слоновой костью и золотом, а также несколькими статуями, а на самой ее вершине [была помещена] позолоченная колесница, на которой обычно ездил Пертинакс. В эту башню были сложены погребальные приношения и помещены носилки, и после этого Север и родственники Пертинакса поцеловали его изображение. Император взошел на возвышение, а мы, члены Сената, за исключением магистратов, заняли места на помосте, чтобы в безопасности и без помех наблюдать церемонию. Магистраты и представители всаднического сословия, в одеждах, соответствующих их званию, а также конные и пешие отряды прошествовали вокруг костра, выполнив соответственно гражданские и воинские ритуалы, после чего консулы наконец поднесли огонь к башне, и, как только они это сделали, из нее вылетел орел. Так Пертинакс сделался бессмертным[33].

Так завершились похороны Пертинакса.

Переодевшись, Юлия вышла из новых покоев, отведенных ей в императорском дворце, и, окруженная солдатами, пошла по комнатам и залам, пока не добралась до большого атриума с внутренним садом. Там Север собирался поужинать со своими ближайшими соратниками. С ней были воины, прибывшие с Севером из Паннонии и образовавшие новую императорскую гвардию. Все они были безраздельно преданы императору и его семье. Каждому из них Север дал только тысячу сестерциев – намного меньше суммы в двадцать пять тысяч, которую некогда пообещал гвардейцам свергнутый Юлиан. «Старые» преторианцы сочли бы предложение Севера смехотворным, но для паннонских легионеров тысяча сестерциев была целым состоянием. Так Север удовлетворил гвардейцев и сберег деньги для набора новых солдат и для раздачи конгиария