С тех пор как они оставили тебя здесь, я прихожу к тебе каждый день и сижу здесь с утра и до тех пор, пока сумерки не покроются на моих глазах темными пятнами, пока я не перестану различать слова на твоем надгробии. Глупо, я знаю. Это всего лишь ямка, в которой лежит клочок шерсти. Твой хозяин Иэн состриг его в этом году, в разгар лета – боялся, что ты подцепил вшей. Он, наверно, чувствовал подспудно, что вам недолго быть вместе: выбросив шерсть в мусорную корзину, он затем все-таки вынул один клочок и спрятал его в коробке из-под печенья. Кто мог предвидеть, что этот клочок окажется единственным свидетельством того, что ты был на свете?

В отличие от твоего хозяина, мне не нужны клочки шерсти для подтверждения, что ты жил. Я вынашиваю в животе крошечное создание, может, одно, может, два, а может, и больше, – неопровержимое доказательство твоего существования.

Призрак:

Милли, значит, ты… ты беременна? Значит, совсем скоро по этой земле, которая зовется Юэху, будут ползать маленькие Милли или маленькие Призраки… нет, маленькие мы, слитые воедино? Если это правда – Милли, я не умер, потому что наши дети, и их дети, и дети их детей станут вечным продолжением наших недолговечных оболочек.

Милли:

В тот день, когда ты услышал оклик своего хозяина и покинул меня, я как раз хотела сообщить тебе эту новость, хотела, чтобы ты понюхал мой еще не округлившийся животик. Но ты так быстро убежал, что мы даже не успели проститься. В этом ты мало отличаешься от людей, ваши “задания” для вас куда важнее женщин. Повторяй сколько угодно, что твой священный долг – “служить хозяину до последнего вздоха”; когда ты посмотрел на меня в последний раз, я разглядела в твоих глазах искорки. Это был задор пса необыкновенного ума и незаурядной силы, который слышит, как горн зовет его на подвиг. Приказ хозяина был лишь предлогом, которым ты прикрыл уже давно дремавшее в сердце честолюбие, – точно так же, как твой хозяин прикрывался тобой, когда ходил к пастору Билли. Вы самые надежные, самые верные прикрыватели друг друга.

Но я все равно не могу не любить тебя – вместе с твоим честолюбием, вместе с твоим тщеславием. Это выше моих сил.

С тех пор как ты ушел, я всегда радуюсь, когда вижу Иэна. Он стоит – я беру в зубы его штанину и не отпускаю. Он сидит – я запрыгиваю к нему на колени, обнюхиваю и не могу успокоиться. Он сперва недоумевал, откуда вдруг такая привязанность, мужчины вечно упускают подобные вещи из виду.

– Она пытается учуять запах Призрака, – объяснила ему моя хозяйка Уинд.

Хозяйка – единственный человек, который по-настоящему меня понимает. Она права, я чувствую на нем твой запах. Не знаю лишь, сколько испытаний мыльными стручками и вальком прачки выдержит этот едва уловимый след?

Ты, конечно, заметил, что я пришла сегодня позже обычного. Я выскользнула из дома в то же время, что и всегда, после утренней молитвы пастора Билли, как только Уинд открыла ворота, но на полпути к тебе меня отвлек звук горна. У меня от него всякий раз ушки дрожат, словно у какой-то никчемной крольчихи, – гадкий рефлекс, который въелся из-за тебя в голову. Вообще-то горн в Юэху играет каждый день, но сегодня он звучал по-особенному. Обычно он сигналит отрывисто, кусаче, нетерпеливо, как будто подгоняя: “Живо! Опоздал!” В этот раз он пел спокойно, на высоких нотах, протяжно, точно хвастаясь: “Гляди-и-и, гляди, какой я мощный”.

Я не удержалась, примчалась на звук и увидела, что на плацу полно людей. Я сразу догадалась, что у них какое-то событие: часовых на постах в несколько раз больше, чем обыкновенно, посторонних не пускают. Конечно, нас запреты не касаются. Никому и в голову не придет прогонять собачку, поэтому я невозмутимо пробралась в солдатскую шеренгу. Еще вчера эти солдаты ходили в соломенной обуви, а сегодня все надели матерчатую. Они выстирали и форму, и обмотки, и от них за целый ли пахло мыльными стручками и солнцем. Я впервые видела, чтобы солдаты стояли так прямо, можно было подумать, что каждый сунул себе в обмотки палку.

Позже я узнала, что это была выпускная церемония.

Призрак:

Ох, Милли, я чуть не забыл, у них ведь сегодня важный день. Хозяин с курсантами все гадали, что за большой командир должен приехать с речью. Чунцин держал это в секрете.

Милли:

Какой-то тощий старикан, которого все называют “председателем”. Странное обращение – вот есть командир полка, командир бригады, командир дивизии, есть командир корпуса, но я никогда не слышала о председателе. Это очень высокое начальство?

Призрак:

Милли, ты прям как деревенская женушка, ничуточки не интересуешься тем, что в мире происходит. Председатель – это их первый начальник, ему подчиняется не только командир корпуса, но и сам командующий армейской группой.

Милли:

Тогда понятно, почему они его боятся. Командир лагеря обычно так печатает шаг, что чуть ли не ветер вокруг себя поднимает, разговаривает – как из пушки палит, а сегодня при виде этого председателя сразу стал меньше ростом, язык проглотил, не мог двух слов связать.

Призрак:

А как тебе церемония, интересно было?

Милли:

Ничего интересного. Ни еды, ни барабанов с гонгами, ни петард. Все стояли по стойке смирно, прилежно слушали одного командира за другим. У меня от их речей мозги слиплись. День выдался жаркий, солнце так и кусало, все взмокли, и на трибуне, и в строю, приятный мыльный аромат быстро исчез, остался только запах пота. Я услышала, как твой хозяин Иэн шепнул на ухо Джеку: “Курс длился всего несколько месяцев, стоило разводить такую официальщину?” Голос Джека был еще тише, тихий, как звон комарика, я с трудом разобрала два слова: “ритуал” и “почетно”.

Конечно, было и кое-что забавное. Командир лагеря отдельно упомянул в своей речи штатного медика из Америки, мистера Льюиса, мол, благодаря его неусыпным заботам в тренировочном лагере никто, кроме одного солдата, не