Все печали когда-нибудь подходят к концу, просто некоторым отмерен долгий путь. Милли, ты заметила, что в последнее время в глазах моего хозяина снова появились искорки? Тебе не кажется, что он стал намного чаще заглядывать к пастору Билли?

То есть, конечно, не к самому пастору. Он, бывало, спешил в церковь именно тогда, когда пастор Билли отлучался по делам – например, во вторник вечером, пока пастор Билли толковал брату по вере Библию, или в пятницу во второй половине дня, после двух лекций, во время перерыва на ужин – в эти часы пастор Билли обычно отправлялся за несколько десятков ли к одному травнику, учился китайской медицине. Хозяин заходил в церковь и без церемоний усаживался. Уинд заваривала чай, и они болтали потихоньку обо всем и ни о чем до тех пор, пока пастор Билли не возвращался домой.

Каждый раз, когда хозяин наведывался к пастору, он ссылался то на меня, то на тебя. “Призрак после ужина места себе не находил, все просился к Милли”, “Ваша Милли загостилась у нас, я боялся, что вы будете волноваться, вот привел ее обратно”. Так хозяин говорил Уинд.

То были чудесные предлоги, мы ни капельки не возражали служить такими предлогами.

В перерывах между чаепитиями хозяин сидел и насвистывал для Уинд мотив “Янки-дудла”. В конце он всегда выдавал пронзительную трель, отчего Уинд заливалась смехом. Обычно смешинка у нее пряталась в глазах, и лишь когда смех уже не помещался во взгляде, глаза делились смешинкой с губами. Эти-то глаза и заворожили хозяина.

Иногда хозяин приносил Уинд старые американские журналы, которые ему присылала из-за океана мать. В них печатались фотографии голливудских див. Их прически, платья, румяна, помады – все это было для Уинд ново и удивительно. Она долго разглядывала фотографии, но под конец обронила только: “Полураздетые”. Хозяин, наклонив голову и заглядывая Уинд в глаза, стал допытываться: “Но красивые же?” Он не отставал, и Уинд пришлось кивнуть. Хозяин засмеялся: мол, прикрывают уродство, красоту прятать не нужно. Уинд даже растерялась, такого ей еще никто не говорил.

Порой хозяин учил Уинд английскому. У нее и так был свой учитель, пастор Билли уже больше года занимался с ней языком. Но пастор Билли давал ей “серьезный” английский, все про спасение больного тела или больной души, а хозяин нарочно выискивал шутливые фразочки, от которых Уинд прыскала со смеху. Например, как-то раз он научил ее поговорке “the elevator doesn’t go all the way to the top” (“лифт не доходит до верхнего этажа”). Уинд никогда не видела лифт и не догадалась, что это значит, поэтому хозяин объяснил ей по-китайски. Он сказал: “В мозгу не хватает извилин”. Она сразу поняла и за ужином повторила это тебе, когда ты неуклюже перевернула миску.

В другой раз хозяин предложил ей отгадать, что такое “don’t look a gift horse in the mouth” (“дареному коню в зубы не смотрят”). Уинд к этому времени уже улавливала ход его мысли, так что она чуть-чуть подумала и ответила: “Может быть, «не выискивай изъяны в том, что досталось даром»?” Хозяин часто удивлялся ее смышлености. Однажды пастор Билли вернулся от лекаря в прекрасном настроении и объявил, что тот пообещал снабжать церковь целебными травами по весьма разумной цене – больше им не придется самим лазать по горам и копать корешки. Уинд послушала и вдруг выдала: “Take his words with a grain of salt” – “Добавьте к его словам крупицу соли” (то есть “не верьте ему на слово”). Челюсть у пастора Билли отвисла и не скоро вернулась на место. “Это ты где нахваталась?” – выговорил он. Хозяин и Уинд, откинувшись на спинку стула, залились хохотом.

Хозяин выходил от пастора Билли и, держа меня на поводке, радостно мчался в лагерь. Точнее, он позволял мне мчаться и тащить его за собой. В эти минуты казалось, что хозяин среди нас я, а он пес, которого я тяну следом. Когда хозяин выдыхался, он останавливался, обнимал меня и шептал мне на ухо: “Уинд, она… просто прелесть, да? Да?” Мне так хотелось пролаять: “Не сглупи опять, как с Эмили Уилсон, провой пару серенад – и хватит, а когда придет время броситься вперед – бросайся, не раздумывай, будь как собака”. Увы, хоть я понимал каждое его слово, он совсем не понимал меня. Я мог только лизать ему руки в ответ.

Родная Милли, я совсем заболтался, я ведь просто хотел сказать, что мой хозяин – замечательный друг. Он подарил мне то, чего я совсем не ждал, он подарил мне тебя. Кинологи знают, что собачий гон влияет на дрессировку, поэтому у них наготове самые разные препараты, которые подавляют наш половой инстинкт. Перед тем как меня увезли из Чунцина, кинолог подробно объяснил хозяину, когда, как и в каких дозах давать мне лекарства. Они лежали в деревянном ящичке на краю хозяйской кровати, но он никогда к ним не притрагивался, ни разу. Из своего одиночества он ощутил мое одиночество, он не допустил, чтобы эти лекарства стали для нас непреодолимой пропастью. Он дал мне самое дорогое – свободу любви. И поэтому он достоин того, чтобы пожертвовать ради него жизнью.

Милли, моя Милли, уже стемнело, за тобой идет твоя хозяйка Уинд, я слышу ее шаги. Я прошу тебя, ради меня, возвращайся домой, как следует поешь, хорошенько выспись. Завтра, завтра, когда ты снова будешь здесь, я хочу видеть звезды в твоих глазах.

ПЯТЫЙ ДЕНЬ

Милли:

Призрак, а ведь я знала, что ты умер, еще до того, как вернулся твой хозяин. В ту секунду, когда у тебя в пасти взорвалась граната, я лежала в норке, которую сшила для меня хозяйка, и сладко спала. Вдруг я почувствовала, будто мне в голову вонзился железный прут, и она разбилась на тысячи осколков. Я сразу поняла: с тобой что-то случилось.

В первые дни, как тебя не стало, тоска, словно пыль, заполонила небо, кружилась в нем и не оседала. Я не знала, как с ней справиться, только все время злилась на тебя. Нет, не злилась, “злость” – это что-то несерьезное, правильнее сказать – “ненавидела”. Я ненавидела тебя за то, что ты взял и бросил меня ради вашего так называемого задания; за то, что в тот день ты побежал вперед не