А теперь я постукиваю пером о маленькую оловянную тарелочку, чтобы стряхнуть остатки чернил, и отодвигаю дневник. Я поворачиваюсь к Эфраиму. Жду.

– Но, – Эфраим роняет письмо на колени и поднимает на меня ошеломленный взгляд, – тут говорится…

– Я знаю, что там написано.

– Они же не могут.

– Очевидно, могут. С этим заверенным заявлением от Норта.

Эфраим методично складывает каждое письмо и убирает обратно в конверт. Кусочки восковой печати обламываются и падают на пол, но он этого не замечает. Он похлопывает письмами по бедру, потом встает и начинает ходить взад-вперед.

– Это уведомление о выселении.

– Да, я его читала.

Я его прочитала. Утром, после того, как оделась, но до того, как вышла из комнаты, я села на край кровати и прочла все письма из сумки Бёрджеса: съемку наших восьмидесяти акров, выполненную Эфраимом почти двенадцать лет назад, с подробным описанием недвижимости; заверенное письмо «Кеннебекским собственникам» от Джозефа Норта с утверждением, что семья Баллардов не выполнила третье требование для получения прав на эту недвижимость; и ответ от «Собственников» с заявлением, что права Баллардов на аренду тем самым отменяются и, как и рекомендовал Норт, передаются капитану Джошуа Бёрджесу.

Еще придется объяснить мужу то, почему и как я вчера принесла седельную сумку. Он пока не спрашивал, так что я и не пробовала объяснять.

– Но это же вранье. Все, что он написал в этом письме, очевидное вранье. Мы исполнили все условия.

– Третье, строго говоря, не исполнили.

– Только потому, что двенадцать лет нашей жизни на этом участке исполнится в следующем месяце. Но мы определенно проживали здесь постоянно! Мы можем предоставить сотни свидетелей.

– А какая разница, если Норт откажется это заверить? Это он работает с «Кеннебекскими собственниками», а не ты. И в любом случае потребовался бы долгий апелляционный процесс. А нас тем временем бы выселили. Выгнали на улицу, чтобы Бёрджес получил все, что мы построили.

– Только он мертв, а мы все еще тут.

Я качаю головой.

– Вот этого я и не понимаю. Зачем Норту возиться с передачей лесопилки Бёрджесу, а потом его убивать?

Эфраим обращает на меня спокойный и твердый взгляд своих голубых глаз.

– Думаешь, это Норт?

– Это единственный логичный вариант. Только ему выгодна смерть Бёрджеса.

Эфраим подходит к окну, держа письма двумя пальцами левой руки. Спину он держит прямо и уверенно. Я смотрю на его строгий профиль, на то, как он глядит вдаль. Потом Эфраим чешет подбородок, на котором уже пробивается щетина.

Вдруг мне кое-что приходит в голову, и я выпрямляюсь.

– О!

– Что?

– Каким числом датировано письмо Норта?

Муж вытягивает его из конверта. Держит в вытянутой руке. Близоруко щурится.

– Первым октября. А что?

Эта дата мне знакома. Я беру дневник и отлистываю его назад до первого октября, ища подсказку. И вот она, черным по белому, написана моей собственной рукой.

Четверг, 1 октября. – В основном ясно, иногда дожди. Сегодня у нас были гости. Приходил мистер Сэвидж, сообщил, что мистрис Фостер дала показания под присягой о том, что ее изнасиловали несколько мужчин, включая Джозефа Норта. Потрясающе! Провела день дома.

– Именно в этот день Ребекка Фостер выступила с обвинением в изнасиловании.

– Что ты хочешь сказать?

– Я думаю, нашим участком Норт покупал молчание Бёрджеса.

– Тогда зачем его убивать?

Вопрос резонный, и ответить я на него с уверенностью не могу.

– Не знаю. Во всяком случае, пока не знаю.

– Даже со всеми твоими затеями ты еще не нашла решения?

– Какими еще затеями? Нет у меня никаких затей.

– Если б не было, тебя бы не заперли в сарае Поллардов посреди ночи. И ты не явилась бы домой с чужой седельной сумкой.

Эфраим прислоняется к стене и сурово смотрит на меня.

– Не думай, что из-за этого, – он помахивает письмами, – я обо всем забыл.

Я делаю глубокий вдох, потом выдыхаю.

– Какое-то время я и правда думала, что все плохо. Там было холодно, как в заднице землекопа, и я не могла решить, звать на помощь или нет.

– Что, тебе интересно было попробовать замерзнуть до смерти?

Я сердито смотрю на него.

– Ну, до этого дело не дошло. И потом, как бы я объяснила, что там делала и почему держу эту чертову сумку?

– Ну, я полагаю, ты не прошла сквозь стену и не прокопала подкоп. Так кто тебя спас?

– Мозес. – Я смеюсь. – Эймос вернулся в дом и принялся бранить его по-немецки за то, что он не запер сарай. Мозес быстро сообразил, куда я ушла с фонарем. Но вот пришел он за мной не сразу. Пришлось подождать, пока его отец уснет.

Эфраим запускает пальцы в волосы на висках. Качает головой.

– Ты меня с ума сведешь, женщина, – ворчит он.

– Все хорошо, что хорошо кончается.

Он раздраженно щурится – явно считает, что, когда я ему Шекспира цитирую, получается не смешно.

– Я бы выбралась. Рано или поздно, – говорю я.

– Может, да, а может, и нет. Но решения для нашей текущей проблемы ты не нашла, как я погляжу.

– Это какой?

– Как, черт возьми, мы объясним, откуда у тебя взялась эта сумка.

– Пока никто таких вопросов не задает.

– А зададут. Ровно в тот момент, когда мы заявим об этих письмах. А нам придется это сделать, потому что, строго говоря, мы не имеем законного права жить на этом участке.

Я собираюсь ему сказать, что к тому моменту, как кто-то сообразит задать вопрос, мы придумаем, как на него ответить. Но тут дверь в мою рабочую комнату распахивает Джонатан.

– Что такое? – интересуется Эфраим.

Джонатан смотрит на отца с жалостью и ужасом.

– Кто-то убил Перси.

* * *

Деревянные ставни сорваны, на полу кровь. Выгородка усыпана перьями. Выглядит жутковато, почти как пень, на котором я забиваю кур.

Я наблюдаю за Эфраимом. Он стоит и смотрит на все это. Спокойно смотрит, очень спокойно.

– Что это было? – спрашивает Джонатан.

Эфраим делает шаг назад и осматривает землю. На снегу видны отпечатки лап. Они сплелись в безумной путанице, идут во все стороны и пересекают друг друга.

– Койот, – говорит он.

– Не волк? Следы-то крупные.

– Большой койот. – Он опускается на колени и ведет пальцем вдоль отпечатка. – Смотри, пальцы вытянутые, а подушечка гребнеобразная. У волка круглые пальцы и вытянутая подушечка.

– Мне очень жаль, – говорит Джонатан. – Жаль, что он погиб.

Эфраим что-то бурчит, но сразу не отвечает. Вместо этого он обходит выгородку, сгорбившись, пока не находит следы, ведущие в лес. Эти более широко расставлены, будто оставившее их животное бежало, а между ними на земле мелкие брызги крови.

Для меня это выглядит так, будто койот убежал с Перси в зубах, но Эфраим идет к нам, качая головой.

– Не думаю, что он мертв.

– Папа, ты?.. – Джонатан встречается со мной взглядом и умолкает.

Оставь его в покое, безмолвно говорю я ему.

– Если б койот его поймал, то тут бы и порвал. – Эфраим показывает на землю перед выгородкой.

– Перьев очень много, – говорю я.

– Он забрался в выгородку. Пару раз добрался до Перси. Но, думаю, Перси ему ответил, спугнул зверя и улетел.

Мы все трое смотрим в небо, как будто