бы искать в его доме.
Это верная мысль, так я Мозесу и говорю.
– Но зачем пожар? – спрашиваю я. – Какой смысл жечь пустой дом?
– Может, в доме было что-то, что он хотел уничтожить.
Он пожимает плечами и встает, собираясь вернуться к работе.
Его слова заставляют меня ошарашенно замереть.
– Мозес? – спрашиваю я. – Что случилось с имуществом Бёрджеса?
– У него так-то немного было. Одна лошадь. Две коровы. Немного кур. А дом, говорят, всего одна комната. Шаром покати. Скотину отдали соседям, когда он умер.
Я отрываю кусочек хлеба, сую в рот и медленно жую, а в голове у меня тем временем вспыхивают десятки огоньков.
– А его седло? Оружие? Личные вещи были?
– Папа отнес их в сарай. Туда же, куда и его самого. – Мозес опять пожимает плечами. – Генри Сьюалл написал в Бостон, пытался найти его родственников. Пока никто не ответил, насколько я знаю.
– Ты мне скажешь, если будут еще новости?
– Ладно, пришлю весточку.
– Да можешь сам зайти. Уверена, Ханна будет рада тебя видеть.
Я очень люблю заставлять молодых людей краснеть, а у Мозеса это получается очень эффектно.
– Ладно. А пока принести вам еще что-нибудь?
То, что я собираюсь сделать, довольно рискованно, я знаю. И заняться этим надо было бы раньше.
– Да, – говорю я Мозесу. – Мне нужен фонарь.
* * *
Полларды называют здание за таверной сараем, но оно больше похоже на маленький хлев. Хотя оно одноэтажное, двери там двойные, внутри легко поместятся несколько голов скота. Полларды в сарае держат дополнительные припасы и корм, бочки и ящики. А также тело Джошуа Бёрджеса. Тропка туда не такая утоптанная, как к другим хозяйственным постройкам возле таверны, особенно к конюшням, но ясно, что кто-то туда регулярно ходит, так что утром, если Эймос придет за половиной говяжьей туши или куском свинины, он не обратит внимания на мои следы.
Когда я поднимаю задвижку, она скрежещет, потом с гулким стуком опускается вниз. Я оглядываюсь через плечо проверить, не слышал ли кто. В окнах над таверной не зажигается свет. Никто меня не окликает. Я открываю дверь и проскальзываю внутрь.
В сарае безупречный порядок. Продукты и прочие припасы сложены аккуратными рядами, и к ним можно подойти с обеих сторон. С потолка свисают шесть половин говяжьих туш и десять свиных голяшек. Лежат мешки пшеницы и колеса сыра. На несколько секунд я задерживаю дыхание, но вскоре понимаю, что не чувствую ожидаемых запахов смерти и разложения. В сарае пахнет только соломой, солью и опилками. Сушеными яблоками и копченой рыбой. Но внутри холодно, как на речных скалах, и все замерзло. Сначала я не могу найти тело и беспокоюсь, вдруг его перенесли или украли, но потом замечаю кучу соломы в дальнем углу. Логично. Даже если ты знаешь, что труп здесь, не хочется натыкаться на него каждый раз, когда заходишь за сливочным маслом. Они убрали Бёрджеса с глаз долой.
Я удовлетворенно закрываю за собой дверь. На пыльном полу видны следы и рассыпанная солома там, где несколько недель назад судьи из Вассалборо стояли и рассматривали тело. Потом тело снова небрежно забросали соломой.
Ставлю фонарь и откидываю солому носком ботинка, пока не становится виден брезент, прикрывающий Бёрджеса. Мне совершенно не хочется осматривать его еще раз – одного раза вполне хватило, – и я двигаюсь в другую сторону, опустившись на колени и разгребая мелкую солому руками.
Вот и горб седла. Разрыв кучу, я вижу, что все снаряжение на месте: попона и уздечка, удила и поводья. Снова прикрыв их, я шарю дальше. Рядом ружье и топор, завернутые в шерстяное одеяло. Не то, что мне нужно. Я двигаюсь дальше, теперь запустив руки в стог сена по плечи, и продолжаю искать на ощупь.
– Ну наконец-то.
Касаюсь пальцами кожаного ремешка седельной сумки и вытягиваю ее из соломы. Она пыльная, холодная и тяжелая. За пределами круга света, который отбрасывает фонарь, чернеет ночь, и сердце у меня стучит быстрее. Так нельзя. Я знаю, что нельзя, но все равно расстегиваю сумку. Внутри пистолеты Бёрджеса, кошелек – я достаю его и ощущаю, какой он тяжелый. Пустая бутылка, от которой пахнет виски. Три конверта. А на дне сумки – полоска кружева.
Я в ужасе смотрю на нее, вспоминая рассказ Ребекки в суде – как Бёрджес прежде, чем заняться ею, оторвал полоску кружева с подола ее рубашки и завязал волосы. Он сберег это кружево как сувенир, и меня тошнит от одного его вида.
Вытягиваю из сумки конверты, с любопытством разглядывая сломанные восковые печати и обратные адреса над ними.
На первом: Полковник Джозеф Норт, Хэллоуэлл, округ Мэн.
На втором: «Кеннебекские собственники», Бостон, Массачусетс.
А при виде третьего я озадаченно хмурюсь.
– Какого черта? – бормочу я, проводя подушечкой большого пальца по знакомому элегантному почерку.
Там написано: Эфраим Баллард, Хэллоуэлл, округ Мэн.
Я уже открываю конверт, чтобы прочесть это последнее письмо, как вдруг слышу громко хлопающую дверь, слышу, как кто-то ругается себе под нос и к сараю приближаются тяжелые шаги. Сую все обратно в седельную сумку и задуваю фонарь. Тьма мгновенно проглатывает меня.
– Глупый мальчишка, – рычит грубый гортанный голос Эймоса Полларда, а затем следует череда, очевидно, немецких ругательств. – Arschgeige! Arsch mit Ohren! Dünnbrettbohrer! Kotzbrocken! [18]
А потом я слышу, как задвижка со скрежетом поднимается и с грохотом падает на место, запирая дверь. Не успеваю я крикнуть или предупредить Эймоса Полларда, что я внутри, как он уходит прочь, все еще ругаясь вполголоса.
Я осторожно пробираюсь к двери сарая и толкаю ее плечом. Она не шевелится. Я заперта внутри.
– Дура ты, Марта Баллард, – говорю я, и голос мой в темноте звучит глухо. – Из всех профессий, которые могла бы выбрать, ты взялась за ту единственную чертову профессию, из-за которой оказалась заперта с покойником посреди ночи.
Тридцать лет назад
Оксфорд, Массачусетс
28 февраля 1760 года
– Я ничего не знаю о том, как принимать младенцев, – сказала я мальчику.
Ему явно еще десяти лет не было, но он все равно посмотрел на меня как на дуру.
– Вы ж одного держите. И еще один у вас в доме. Что-то да знаете.
– Принимать чужих совсем другое дело, – сказала я. – И ты уверен, что она именно меня имела в виду?
Мальчик тяжело вздохнул. Закатил глаза.
– Мистрис Баллард – это ж вы?
– Я.
– Тогда вас и имела. Сказала, ей нужна ваша помощь, и чтобы вы приходили быстрее. – Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу. – Ну что, идете?
Я оглянулась на мужа. Он сидел за столом и смотрел, как Сайрес ест кашу из миски. Нашему сыну было три с половиной, и ложкой он пользоваться умел, но у него была склонность, если за ним не присматривать, запускать в еду руки и повсюду ее размазывать.
Я просигналила Эфраиму взглядом «Спаси меня!», но он не спас.
– Лучше иди, – сказал он. – Я присмотрю за детьми.
– Но…
– Иди.
– Меня может долго не быть. Они…
– Они прекрасно обойдутся без тебя, потому что у меня опыт родительства ровно такой же, как и у тебя. Иди помоги Элспет.
Элспет Хорн, старая повитуха, наводила на меня страх. Морщинистая и сердитая, в своем деле она разбиралась прекрасно, и именно поэтому я обратилась к ней, когда рожала Сайреса, а потом еще раз, когда пришло время Люси. Но зачем она послала за мной мальчика, я не имела ни малейшего понятия.
Эфраим встал