нужными людьми, которые в жизни пригодятся, как она говорила. Потом ехали в ресторан, и мужики заглядывались на неё, на её фигуру. Действительно хороша она была: идёт по улице, и не захочешь, а оглянешься. Несколько лет прожили, а детишек не было. Она не хотела. Говорила, что не готова стать матерью, не хотела фигуру портить. И тыкала пальцем в соседок, смеялась, что, если родит, станет такой же толстой и неухоженной. Владимир предлагал съездить в детдом, усыновить ребёнка, знал, как ребятишки ждут отцов и матерей. Но она отказывалась: мол, не нужна эта обуза. И Владимир не выдержал. Уехал. И опять стал колесить по стране – может, счастье искал, а может, себя хотел найти. Не успел оглянуться, уже полжизни как не бывало. Работа, общага, снова работа, переезды в другие города и опять работа: и так каждый день, месяцы, годы… Мотался, пока не наткнулся на деревню, где, как ни удивительно, его всегда ждали. Радовались, когда он приезжал. И он радовался. Здесь и речку нашёл, о которой мечтал. Понял Семёныч: это и есть место, какое искал долгие годы, где всегда ему рады, где душа отдыхает…
– О, Семёныч прикатил! – всплёскивая руками, говорила Файка, хлопая по необъятным бокам, и тут же толкала мужика. – Я же говорила, Симка, что сегодня появится, а ты – брешешь да брешешь… Здорово, Семёныч!
Поднималась. Колыхаясь животом, протягивала широкую крепкую ладонь. Здоровалась.
– Здорово, Семёныч! – вслед за ней вторил Анисим, поднимаясь, и тоже совал свою кирзовую ладонь. – Опять приехал к своей Говорухе? Хе-х! – и мелко закатывался, снимал шапку и вытирал мокрую лысину. – К бабам нужно ездить, а не к речке. Речка холодная, а баба тёплая и мягкая, вот как моя Файка, к примеру.
И хватал Файку за необъятный бок.
Утробно рявкнув, Файка разворачивалась и звонко шлёпала по его лысине.
А Семёныч смотрел на них, смеялся и радовался, что его ждали и всегда ждут – души родственные.
– Что сидите? – Семёныч кивал. – Как дела в деревне?
– Говорю же, тебя ждём. Утром поднялась и толкаю своего, что ты приедешь, а он отбрыкивается – не может быть, не может быть… А у меня вот тут свербит, – она похлопала по большой груди. – Вот чую, должен появиться – и всё тут! Что говоришь, Семёныч? А, да какие дела в деревне? Работаем, так сказать. Ага… Утром поднимешься и не знаешь, когда до постели доберёшься, а улягешься, думки одолевают: что сделали, что не сделали, что нужно сделать. И так каждый день… – Потом встрепенулась. – Да, Семёныч, мы твой огород вспахали, картоху посадили для тебя. Ага… Вон несколько грядок лука, морковки… Да ещё всякую мелочь… Зимой пригодится, всё уйдёт, так сказать.
– Зачем? – удивлённо посмотрел Владимир. – Я бы купил два-три мешка, и мне на всю зиму хватит.
– Купило – притупило, – опять затрясла ладонью Файка. – Нечего деньгами сорить, ежли своё есть. И своё – вкуснее. Да, Анисим?
И толкнула мужика, который курил папироску и о чём-то перекрикивался с соседом на противоположной стороне улицы.
– Что говоришь? – Анисим, не дослушав, кивнул. – А, твоя правда! Из магазинного может быть вкусной водка, а остальное – дрянь. Кстати, Семёныч, а ты привёз пузырёк, а? Посевную обмыли бы. Это наши бабы с мужиками постарались. Глянь, как твоя картоха всходит. Загляденье!
Он лукаво взглянул на соседа.
– Как же, обязательно обмоем посевную, – засмеялся Владимир и кивнул. – Заходите. Посидим за столом, поговорим…
Владимир всегда удивлялся, как они успевают всё переделать по хозяйству. А ведь ещё работа! Анисим, к примеру, мотается за десять километров в лесхоз, там на станках что-то делает. А Файка с Валькой Леоновой затемно перебираются на другую сторону речки и топают в любую погоду три километра по лесной просеке к свинарнику, где возятся до самого вечера. Вернутся – и опять впрягаются в работу. И так почти вся деревня. Пять стариков да три старухи никуда не торопятся, но и то, едва начинает светать, они кружатся по хозяйству: козы, куры, гуси, огороды. А как же без хозяйства в деревне? Пропадёшь!
Файка вроде бы нескладная, но сноровистая баба, шустрая. Не успели мужики вылезти из-за стола, а она уже разыскала ведро, тряпку и принялась сметать паутину из углов, со стен, окна помыла, мебель протёрла, а потом выгнала мужиков, подоткнула свой неизменный сарафан, завернула рукава кофты и, несмотря на необъятную фигуру, ловко принялась мыть полы. Это в городе развозят грязь швабрами, а в деревне принято мыть руками. И Файка, вихляясь из стороны в сторону, ловко шваркала мокрой тряпкой по широким половицам. Потом согнала мужиков с крыльца, отправила на скамеечку возле двора, а сама разыскала косырь, отскоблила полы, промыла, насухо протёрла. Спустилась к лужайке, нарвала травы, связала пучками и разложила по углам. Вкусно, духмяно.
Потом вышла на улицу, уселась на крыльцо, расставив толстенные ноги, вытерла вспотевший лоб и стала обмахиваться косынкой. Устала.
– Умаялась, Файка? – выглянув из-за забора, участливо сказал Анисим. – Аж пот в три ручья льётся.
– Это же не рюмку поднимать, – не удержалась, съязвила Файка, а потом хохотнула, и веснушки побежали по лицу.
К мужикам подошёл дед Нестор.
– Дед Нестор, здоров был! Помогать пришёл, да? Показать, где банка с перваком стоит?
Дед Нестор – маленький, высохший старичок, лицо с кулачок, в пиджаке с подвёрнутыми рукавами, на котором блестел какой-то значок, из-под застёгнутого пиджака видна рубаха навыпуск, штаны заправлены в шерстяные носки и в галошах, а на голове военная фуражка с козырьком. Старик приложил ладонь к уху, прислушиваясь, взглянул на Файку, потом на мужиков.
– Слышь, Анисим, когда свою бабу образумишь? – нахмурив кустистые брови, громко сказал он и погрозил пальцем. – Ишь, совсем распустилась! Вот уж гляди у меня, ежели родной мужик не может приструнить, тогда я возьму кнут и задам тебе перца!
Владимир посмотрел на них, словно спрашивал, что произошло.
– Ай, – Файка хохотнула и махнула рукой. – Осенью, когда убирали картоху, дед Нестор пришёл помогать, так сказать. Покрутился возле нас, потоптался, а помощник-то плохой: ни лопату взять, ни ведро принести… Когда сели передохнуть, говорю ему: мол, принеси банку с перваком, я приготовила, да на столе забыла. Отправила. Ждём-пождём, а деда нет и нет. Захожу, а дед Нестор лежит на полу в обнимку с банкой и храпит, аж стены трясутся. Зараза, отпил и тут же упал! А первак у меня – ух, какой, быка свалит! Видать, лишку хлебнул. И свалился. Ладно, хорошо хоть банку не разбил. Обхватил её, как клещ вцепился, едва смогла забрать. Сам падай, а банку спасай, так сказать.
И засмеялась
