Лаванда посмотрела в угол гостиной, туда, где все еще стояла рождественская елка. Пожалуй, скоро придется упаковать украшения в картонные коробки. Мысленное возвращение к событиям в Кобурге, разбившим ей сердце, было отнюдь не радостным, но все же вызвало ощущение, что некая часть ее жизни пришла к завершению, закончилась. Надев пальто и ботинки, Лаванда вышла в сарай. Сняла с гвоздя ржавые коньки и бросила их в ближайшую бочку с мусором. У Арло были собственные коньки, последний подарок ее отца. Он, кстати, поступил мудро, купив их на вырост.

Избавившись от коньков, Лаванда принялась снимать игрушки с елки. Какие же они нежные, хрупкие, эти мамины украшения – искусно вырезанные из бумаги птички, сосновые шишки, раскрашенные вручную шары. С ними нужно обращаться бережно. Тут оловянный солдатик, а там деревянная лошадка-качалка с бахромчатым плюмажем на уздечке. Лаванда осторожно повертела лошадку в руке и стала размышлять об истории Роберта Траута, о блестящей жизни Аллегры в качестве цирковой наездницы…

И вдруг вспомнила девушку на лошади в цирке, куда двадцать лет назад ее привели родители, и как эта девушка срывала самые бурные аплодисменты. И теперь, вдохнув вечнозеленый аромат рождественской ели, которая, как известно, символизирует древо жизни, с потрясающей ясностью поняла: той девушкой на лошади была именно Корди Рагглз, которую теперь все знали как пророчицу Аллегру Траут.

Глава 24

Пыль не должна омрачать новый год, поэтому Лаванда убрала в гостиной и аккуратно протерла арфу.

Последние часы 1860 года она провела, чиня прожженную юбку. Встречать будущее в дырявой одежде было бы дурным знаком.

Деревенский глашатай назойливо зазывал всех на вечерние посиделки у моста: костер, сидр, фруктовый пирог, песни, но Лаванда знала, что главной темой всех разговоров вокруг этого костра будет грядущая мистическая феерия провидицы.

В деревне вообще почти только об этом говорили. И будут говорить. Но теперь Лаванде слишком многое было известно. Правда, Аллегра и в самом деле давала утешение, развлекала. Но была и обратная сторона – обман. Почитатели возвели в культ необыкновенную красоту, артистические способности и силу убеждения Прорицательницы. Буквально превратили ее в кумира.

Впрочем, текстильную и швейную промышленность деревни Аллегра тоже подстегнула. С прошлой осени на улицах то и дело появлялись дамы в таких же шляпках и платьях. И каким ударом было бы для всех узнать, что провидица хочет, получив деньги за представление, вскочить на лошадь и ускакать от них. А бедняга доктор Миньярд, чье недавнее преображение, казалось, неопровержимо связано с его увлечением Аллегрой Траут, – станет ли он прежним изможденным доктором с моноклем? Нет, у Лаванды не было ни малейшего желания идти на это сборище и присоединяться ко всеобщему поклонению, хотя оно по своему энтузиазму наверняка затмит даже полуночный звон колоколов.

Да и ночь уж очень холодная.

Итак, с юбкой она управилась. Хоть и на живую нитку, но зашила. Затем просмотрела газету, которую принес Арло. Лаванда погружалась в новости его мира, ибо, сидя за высокими сугробами, как за стеной, ощущала себя в заточении.

Как она тосковала по первым проглядывающим крокусам, подснежникам, до которых оставалось еще несколько месяцев. Весенний лес… полный юных жизненных соков…

Надо ведь еще приготовить на продажу каких-нибудь поделок ко Дню святого Валентина. Женский журнал ничего не предлагал, да и собственное воображение пока молчало. Нет материала. Нет идей. Была надежда, что, распродав рождественские венки, удастся хоть как-то пережить зиму. А так новинки ко Дню влюбленных могут и не понадобиться. Оставалось уповать, что вдохновение придет само, прилетит на крыльях музы.

Так, газета прочитана. Теперь бы еще увидеть мир за пределами снега. Отвлечься от мыслей о Роберте Трауте. Он вроде бы постепенно склоняется к тому, чтобы в подходящий момент объявить, что его служба Аллегре окончена. Но сможет ли Роберт отказаться от привычного уклада, несмотря на отвращение к нему? Он мог бы вернуться к своим любимым книгам, но те остались в Америке. Кто-то приходит. Кто-то уходит. Кто-то остается. Да, жизнь – это кружащаяся стая взбаламученных чаинок. И еще есть карты. Она вытащила карту Смерть, говорящую о завершении… чего-то. Если Роберт уйдет, Лаванда снова наденет траурное платье. И примется скорбеть и посыпать голову пеплом. Она заставила себя снова взять в руки газету. Там писали, что, по мнению противников телеграфа, это устройство развращает людей скоростью передачи сообщений, подстрекает к безрассудству, поощряет импульсивность и тем самым подрывает жизненные устои.

Лаванда сложила газету. Эти недоброжелатели называют импульсивность пороком. Она с этим не согласна. Именно импульсивность подтолкнула Роберта Траута к ее цветочной тележке в тот поздний летний день на вокзале. А недавно привела к дверям ее дома. Побудила ее накрыть ладонями его руки. У импульсивности неоправданно плохая репутация. Вот было бы неплохо заполучить домой собственный телеграфный аппарат и посылать сообщения Роберту в Содаст-Флэтс. Например, новогодние поздравления и новости. Или задать вопрос: «Вам пора уезжать?»

Ну, хотя бы оставаться одной в доме было не так тягостно, как раньше. Ибо на самом деле она была не одна: у нее имелись курица и арфа. Арло ушел с Софи на праздник у костров на мосту, но обещал вернуться не позднее одиннадцати вечера.

Верный слову, парень пришел вовремя с заиндевевшими ресницами и привел Софи. Потом играл на концертине, весело нажимая клавиши и выдувая мехи, а потом стал подкалывать Лаванду, как в старые добрые времена. Софи сидела у огня, слушала и улыбалась. С Рождества осталось немного вишневого вина, и, когда деревенские колокола пробили полночь, все трое подняли бокалы.

Сразу после полуночи в парадную дверь настойчиво постучали.

Лаванда поспешно открыла.

Там, скрючившись от холода, стояли Роберт и Аллегра Траут. Она обвисла у него на плече, словно тряпичная кукла. Лицо у нее было мертвенно-бледным, а губы белыми, как сосульки. На плечи провидицы был наброшен знаменитый бархатный плащ, видимо, чтобы просто укрыться от непогоды.

– Боже всемогущий, что случилось? – воскликнула Лаванда. – Скорее заносите ее в