Светлые волосы Плевела потемнели. Хотя и не сразу, но он почти нагнал сверстников по росту. В свои пятнадцать умел читать и писать, хотя цифры любил больше, чем книги. А еще больше любил охотиться и возиться с растениями – и уже зарабатывал на ферме при Лечебнице. После кончины Дервлы они уехали с кряжа и сняли меблированные комнаты в Уэстоне. Работали в Лечебнице, жили неподалеку, в городе. Разовые визиты в квартиру супругов Стори в Лечебнице превратились в регулярные ужины и воскресные обеды. КонаЛи вновь обрела мать – первоначальную отстраненность сменили долгие разговоры на тех же тропах, где они гуляли раньше, – казалось, что очень давно. Она помнила все материнские рассказы и рассказы Дервлы. Матрона Бауман вернулась в Филадельфию, и КонаЛи стала правой рукой ее преемницы. Эйра Блевинс после пожара взяла расчет. Миссис Касински, теперь совсем пожилая вдова, продолжала счастливо жить в Лечебнице. КонаЛи чувствовала себя ближе к отцу в том месте, где ей довелось его видеть и слышать о нем, а рассказы Плевела постепенно превратились в ее собственные воспоминания. Эфраим Коннолли утратил имя, которое не было для него исконным, он так ничего и не узнал о своей матери-рабыне, умершей совсем молодой. Лена тихонько стучит в покосившуюся дверь, так рассказывала Дервла. Бабушки КонаЛи – поработительница и порабощенная – обе умерли в родах. Ее мать не пережила бы следующей беременности, если бы Дервла не осуществила своего далеко не идеального плана. Столько женщин погибли, давая жизнь своим детям, идя на этот риск добровольно или по принуждению. КонаЛи больше не видела странных огней и обрывков утраченного прошлого, но утраты детских лет продолжали ее мучить. Она заменила мать Плевелу и Парнишке – и этого ей хватало.

Банковская служащая вернулась, положила на стойку картонную папку. Его документы, сказала она. Квитки о внесении средств. Он их отправлял почти каждый месяц с ноября шестьдесят первого по апрель шестьдесят четвертого. Почти на всех только его имя, дата и место. Но на одном или двух есть приписки. Например, вот. Вроде цитата какая-то.

КонаЛи дотронулась до верхнего квитка. Тонкий, точно луковая шелуха, аккуратно сложенный пополам. Она раскрыла его, разгладила. На обороте от руки его имя. Тут же Станция Бренди, Вирджиния. И ниже: Элизе и деточке – и судно берег найдет…

Служащая вернулась к своим счетам. Он вам оставил неплохое наследство, сказала она, основная сумма плюс проценты…

Сколько именно? – спросила КонаЛи.

Ну, около трехсот сорока долларов. И еще пятьдесят четыре цента. Если точно.

Я хочу спросить, сказала КонаЛи, про дощатый домик, что напротив. Там еще большой задний двор. На нем табличка, что продается.

Который прямо напротив? Он принадлежит президенту нашего банка…

А он здесь? Я могу с ним поговорить?

Его сейчас нет, но я его жена, так что могу рассказать все подробности. Там жила наша дочь, но она перебралась на ферму за городом. У нее пятеро детей. Ферму мы им купили. Вот только с таким количеством ребятишек за домом следить было некогда, сад весь зарос.

КонаЛи кивнула. А цена вам известна, мэм? – спросила она.

Мы собирались его подлатать. Думали, что к весне…

Меня и так устраивает, сказала КонаЛи. Мой брат мастер на все руки, а с садом я сама справлюсь. Кроме того, нам помогут мама и отчим.

Выходит, у вас есть родные в наших краях?

Мой отчим, доктор Томас Стори, – Главный врач Лечебницы, а моя мать, миссис Элиза Стори, неплохо известна в городе…

Да, про доктора Стори я слышала.

А вы?.. – спросила КонаЛи.

Я миссис Пейн. Рада знакомству, мисс Коннолли. Она протянула руку.

И в тот же миг минутная стрелка больших настенных часов у нее за стеной дрогнула, прежде чем отсчитать время.

КонаЛи сняла перчатку, пожала сухую прохладную ладонь собеседницы. Очень рада знакомству, миссис Пейн. Видите ли, продолжила она, я работаю в Лечебнице сиделкой, а брат мой в учениках у садовника и агронома. У меня есть еще вот эти письма, одно – рекомендательное, второе, заверенное, от моей матери, где она отказывается от прав на деньги отца. Она, как вы поняли, повторно вышла замуж. КонаЛи достала из сумочки конверты. Будьте так любезны, покажите их своему мужу, по поводу покупки дома.

Миссис Пейн развернула письма, пробежала глазами. Да, вот это, от вашей матери, мне нужно. Могу я открыть счет на ваше имя, мисс Коннолли? Туда и переведем деньги.

КонаЛи кивнула. У меня есть сберегательная книжка, с тех пор как почти два года назад умерла моя бабушка, но получить отцовские средства я могла только по достижении совершеннолетия. Миссис Пейн, я хочу предложить вам всю эту сумму – триста сорок долларов и пятьдесят четыре цента – за ваш дом.

Недвижимость сейчас продать непросто, заметила миссис Пейн. И цена достойная… в договоре мы укажем, что обязуемся весной покрасить дом и отремонтировать забор. Остальное как есть. Я, разумеется, должна переговорить с мужем, но нам бы хотелось, чтобы дом выглядел достойно. Дело в том, что мой зять… не слишком об этом заботился, а указывать ему мы не могли.

Разумеется, сказала КонаЛи. Она следила, как женщина делает запись в гроссбухе.

Вот, сказала миссис Пейн. Счет вашего отца я закрыла. Вроде как… это наш последний счет времен Войны. Так что сегодня знаменательный день. Она посмотрела на КонаЛи поверх бифокальных очков, за которыми блеснули слезы. У меня два брата погибли при Геттисберге. Муж вернулся, но другим человеком.

Мой отец, начала КонаЛи. Мы столько лет ничего о нем не знали.

Миссис Пейн кивнула. Он думал про вас – пока был в состоянии. А теперь его счет перешел к вам. Поставьте, пожалуйста, подпись на этом бланке, чтобы открыть счет на ваше имя, и на этом квитке о переводе средств. Она смотрела, как КонаЛи читает документы, подписывает. А вы хорошо подумали, мисс Коннолли, вы уверены, что хотите купить этот дом…

О, совершенно уверена, ответила КонаЛи. Этого хотел бы мой отец – обеспечить меня собственным жилищем. Она смутилась, почувствовав, что голос срывается. Этот человек был ее отцом – до Войны и во время, с того самого дня, как сменил имя, и после. Вопреки всему, они все-таки встретились, она немало им восхищалась – еще до того дня, когда узнала о его гибели в кабинете у доктора Стори. Она никогда не судила Дервлу, но очень скорбела о том, что Эфраим Коннолли, наконец-то обретший то имя, которое хотел обрести, так и не узнал, кто он на самом деле. КонаЛи узнавала его в себе. Миссис Пейн, можем мы встретиться завтра, спросила она, с вашим мужем и с поверенным?

Мой муж сам поверенный и часто работает с клиентами банка…

Я работаю с поверенным отчима, у нас давние отношения…

Разумеется. Давайте встретимся завтра в это же время.

А вы не могли бы мне отдать… квитки моего отца, когда все будет готово. Как вы сказали, там надписи его рукой.

Разумеется, ответила миссис Пейн. Она смотрела за спину КонаЛи, в большие стекла на дверях банка. Надо было бы пригласить вашего брата зайти. День-то морозный. А тут еще и снег пошел.

Ничего, он очень крепкий, сказала КонаЛи. И холода не боится. Итак, до завтра.

•••

Когда КонаЛи перешла через улицу, заматывая шарфом подбородок, в воздух за домом будто взметнулся столб снежных хлопьев. Плевел стоял к ней спиной, но обернулся, когда она приблизилась.

Банк перевел мне его деньги, сообщила она.

Ночного Стража, сказал Плевел. С его счета.

Он был тебе таким же отцом, как и мне, Плевел. Ты знал его лучше. Этот дом принадлежит президенту банка. Вроде как его жена согласилась на продажу. Нужно заехать к Маме и завтра вернуться с юристом. Погоди, а где табличка?