– Много говоришь, – повторил он, покачав седой, коротко стриженной головой.

Я пожал плечами и пошёл в сторону лагеря нациков.

– Будь здоров, – уже совсем примирительно бросил он мне в спину.

Дворик с палатками оказался проходным, но на тротуаре в проходе перед ним стояли дорожные боны, правда, без воды. Я отодвинул один из них ногой и прошёл дальше.

– Стой, кто идёт! – тут же раздался звонкий окрик.

Навстречу мне вышел высокий юный штурмовик в новенькой чёрной форме, точной копией эсэсовской, той самой, от Хьюго Босс. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений, на рукаве у него красовалась повязка со знаменитым эсэсовским волчьим крюком.

«Эстетика Третьего рейха в провинциальных неонацистских недогосударствах», – придумал я название своей будущей диссертации, но вслух сказал другое:

– Будь здоров, хлопец. Где тут у вас главные? Я журналист, хочу интервью записать.

– Все интервью и съёмки по предварительной записи, даже Рейтер и Дойче Велле за неделю записываются. А вы откуда? – спросил он, снисходительно глядя на меня сверху вниз.

– Польское радио «Авторевю», – я показал цветную ламинированную карточку со своей фотографией.

– Польское? Ну, не знаю, – отозвался он задумчиво, оглядываясь по сторонам как бы в поисках совета. – Вы там в Польше много себе позволяете, ложь про Бандеру распространяете, – добавил он через паузу, разглядывая меня уже с плохо скрываемой неприязнью.

– Почему же ложь? – вдруг, сам от себя не ожидая, завёлся я. – Было же такое, пришли к нам в Польшу, убили кучу мирных, детей даже пытали…

– Было это или не было, мы не знаем. Да и если было, давно уже забыть пора, – сказал он мне жёстко, встав на пути и расправив плечи. – Не будет вам никакого интервью, даже не пытайтесь. И уходите отсюда.

– А то что? – спросил я, перекладывая камеру в правую руку. Меня вдруг снова завело, до дрожи в плечах – так хотелось вмазать этому засранцу между глаз.

– А то отп**дим, – спокойно ответил он.

Я поздно почувствовал движение за спиной и получил прямой в ухо от другого юного засранца. Подлый удар меня не свалил, но оглушил изрядно.

Я всё ж таки выполнил своё желание и врезал стоящему передо мной юноше между глаз с левой. Увы, он ждал удара, поэтому свалить его не получилось, зато мне снова прилетело сзади.

Я нырнул пару раз влево-вправо, уходя от возможных следующих плюх, и живо выскочил назад, на тротуар улицы Щусева.

– И чтоб мы не видели тебя тут больше, курва! – строго сообщили мне из-за оградительных бонов.

– Как скажете, господа украинцы, – отозвался я, действительно уходя оттуда.

В ответ донеслось бодрое ржание.

– Получил, курва! И так будет с каждым сраным пшеком! Тут господарь украинец! Запомни это, курва! Мы ещё Варшаву заберём!

Я ушёл оттуда молча, подумав, что майор, конечно, был прав – я слишком много говорю лишнего. А башка у меня не казённая и директор новую не купит.

Когда я вернулся к грузовику, солдаты уже не стояли вдоль забора, а сидели, привалившись к нему спинами. Оружия у них не было, зато были сапёрные лопатки на поясах.

– Я смотрю, ты сам не угомонишься. Ждёшь, когда голову оторвут? – раздался рядом знакомый насмешливый бас.

Я не стал ничего отвечать майору, а сел рядом с забором на тротуар и стал ковыряться в настройках камеры. После каждой взбучки у неё начинал барахлить контакт большого микрофона, который профи называют «пушкой». Но контакт можно было зафиксировать, если воткнуть спичку в гнездо. Спичка выпадала после каждой взбучки.

Майор присел рядом на корточки.

– Вы не курите? – спросил его я, хлопая себя по карманам.

– Семёнов, ко мне! – вместо ответа гаркнул он.

К нам с водительского места грузовика подбежал щуплый солдатик в замызганной маслом форме.

– Посмотри, что тут можно сделать, – майор показал на мою камеру.

Солдатик присел рядом со мной и нерешительно протянул грязную руку к камере. Я вопросительно взглянул на майора, и тот немедленно откликнулся:

– Нормально всё будет, не дрейфь. Семёнов у нас инженер с красным дипломом Харьковского университета.

Я отдал камеру инженеру, показав пальцем на проблему. Семёнов повертел её в руках, потом сказал, обращаясь к майору, а не ко мне:

– Тут разъём пропаять нужно.

– Ну так пропаяй, – махнул рукой майор.

Я кивнул, и солдат унёс камеру в кабину грузовика.

– Что ты им такого сказал, что они тебя втроём метелить начали?

– Я им сказал, что Харьков русский город.

– Смешно, – ответил майор, глядя на меня серьёзными карими глазами. – Ты только Семёнову этого не говори.

– Почему?

– Потому что он доброволец. Сам пошёл в военкомат, когда заваруха началась. Хочу, говорит, спасать Украину от русской нечисти. Хотя у него трое детей и жена опять на сносях.

– Это от самого себя, что ли, он решил спасать Украину?

– Выходит, что так, – согласился майор. – Будто у вас, у москалей, пропаганда работает иначе.

– У нас пропаганда работает не хуже, – согласился я. – Пропаганда нынче вообще везде работает хорошо, даже в Вашингтоне или в Берлине.

– А, там-то. Там да, у всех мозги промытые начисто. «Родитель один» и «родитель два». Это же мрак какой-то, – он грязно выругался.

– Зато у них не бьют и не стреляют, – заметил я. Он тут же вспыхнул сухим порохом.

– Это пока. Поверь, это ненадолго. Если моей дочке эти мрази скажут, что я не отец, а какой-то сраный «родитель номер два», поверь, я сразу стрелять начну. И нормальные мужики там тоже не потерпят такого.

– Если лягушку медленно варить… – начал было я, но он даже вскочил на ноги, так завёлся.

– Я москалей, может, только потому ещё и уважаю, что они единственные в цивилизованном мире встали против этой заразы. Не побоялись осуждения от сраной мировой общественности…

– Ну, москали много чего сделали, не побоявшись осуждения мировой общественности. Например, Крым себе вернули, когда у вас заваруха началась, – заметил я, глядя на него снизу вверх.

– Про Крым я тебе так скажу. Не бывает законной справедливости. Либо закон, либо справедливость. Так вот, Крым отжали абсолютно беззаконно, но абсолютно по справедливости. Я же служил в Крыму, я знаю, что там люди думали всё это время. Они все думали, как бы им свалить в Россию, но чтоб без войны. И вот свалили, как хотели, можно только порадоваться за них.

– Крамольные речи, товарищ майор. Много лишнего говорите, – укорил его я.

– Да насрать. Думаешь, я боюсь здесь кого-то? Я в Грозном в январе 1995-го никого не боялся. Я там месяц сидел в окружении