Она несколько раз прошлась по коридору взад-вперёд, прислушиваясь к гулу мужских голосов. Порой доносился смех. Казалось, они прекрасно ладят. Кэй вернулась в кабинет и разложила на столе фотографии, карты, схемы и стереоскоп, который она привезла из Мэдменхэма тем утром, затем села и стала ждать.

Фон Браун полностью завладел вниманием. Он стоял у доски, левая рука зацеплена за карман пиджака, в правой — мел. Говорил без записей. Время от времени поворачивался, чтобы записать химическую формулу или набросать схему, и британские технические специалисты старательно делали пометки. В комнате становилось жарко. Слишком много потеющих мужских тел в плотной форме цвета хаки и сине-серого сукна, а чиновники — в своей собственной униформе: чёрные пиджаки и брюки в тонкую полоску. К полудню окна распахнули, и внутрь хлынул шум уличного движения.

Граф наблюдал за фон Брауном бесстрастно, не вслушиваясь в слова. Он почти наверняка обязан ему жизнью. В конце февраля фон Браун вновь надел форму СС и повёл их колонной машин и грузовиков — сначала из Пенемюнде в Нордхаузен, потом дальше на юг, в Баварские Альпы, постоянно отслеживая, где проходит линия фронта американцев. Они находились в горнолыжном отеле на австрийской границе, когда узнали сначала о самоубийстве Гитлера, а затем о гибели Каммлера: тот велел водителю остановиться, вышел на дорогу и застрелился.

Неделей позже инженеры сдались американцам, и фон Браун указал им, где спрятал архив Пенемюнде — в шахте. Переговоры прошли гладко. Сделка была заключена. Более сотни учёных, включая Графа, получили предложение начать новую жизнь в США. Вскоре первая группа должна была отплыть из Гавра в Нью-Йорк, а затем отправиться в Нью-Мексико. Это выступление перед британцами было лишь формальностью — хотя, глядя на фон Брауна, этого нельзя было бы заподозрить. Он обольщал в манере Дон Жуана. В тот момент он всегда говорил искренне.

Они прервались на обед. Граф пил тёплое выдохшееся пиво и стоял в углу, отвечая на технические вопросы.

— Говорите свободно, — инструктировал их фон Браун накануне вечером, прогуливаясь в саду, чтобы избежать подслушки британцев. — Рассказывайте им всё, что они хотят знать, — кроме одного: что мы собираемся в Америку. Не хотелось бы, чтобы нас задержали здесь по какому-нибудь надуманному обвинению в военных преступлениях.

Двадцать тысяч человек погибли в Нордхаузене, производя «Фау-2» — в четыре раза больше, чем от их ударов. Этим вопросом уже занималась объединённая комиссия по военным преступлениям. Тем более важно было поскорее оказаться в безопасности — в США, пока правда не стала достоянием общественности.

Ближе к середине дня фон Браун поманил Графа. Он разговаривал с авиационным коммодором, и тот, заметив приближение Графа, чуть сдвинулся, стараясь преградить ему путь, чтобы не мешал разговору.

— Правительство Его Величества было бы весьма признательно, — тихо говорил офицер, — если бы вы и ваши коллеги согласились поработать с нами над дальнейшим развитием ваших технологий — как европейские партнёры.

— Звучит весьма привлекательно, — кивнул фон Браун и обернулся. — А, Граф. Авиационный коммодор хотел бы, чтобы кто-то из нас ответил на несколько вопросов о Пенемюнде. Ты не возражаешь?

Кэй стояла у окна, когда он вошёл. Она уже начала думать, что зря приехала в город. Лейтенант сказал:

— Это доктор Граф. Доктор Граф, это офицер Кэй Кэтон-Уолш из нашего Центрального интерпретационного подразделения. Хотите, чтобы я остался?

— Думаю, мы справимся, — ответила Кэй. — Это не должно занять много времени.

Когда дверь закрылась, она спросила:

— Вы говорите по-английски?

Он пристально смотрел на фотографии Пенемюнде, разложенные на столе.

— Я, боюсь, не очень хорошо говорю по-немецки.

Он словно не услышал. Она жестом указала на дверь:

— Я могу позвать переводчика...

— Нет. — Он впервые посмотрел на неё. У него были очень светлые голубые глаза — она заметила их ещё в коридоре — тёмные волосы и обкусанные ногти. — Я говорю по-английски.

— Как видите, у нас есть обширная фотосъёмка объекта в Пенемюнде. Но, к сожалению, русские не пускают нас на саму территорию, а американцы, похоже, никак не могут найти нужные чертежи. Поэтому мы надеялись, что вы могли бы восполнить некоторые пробелы в наших знаниях.

— Разумеется.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Вы раньше пользовались стереоскопом? Всё очень просто. — Она наклонилась над ним. — Одно изображение вставляется сюда. А другое — рядом, сюда.

— Боже мой, — он отпрянул. — Оно оживает.

— У всех такая реакция.

Он снова заглянул в окуляры:

— Это седьмая испытательная площадка.

Она села напротив и делала пометки:

— А эти огромные овальные кольца вокруг — это, вероятно, защитные валы из земли?

— В основном из песка.

— Сколько времени занимала полная подготовка ракеты на этом стенде?

— В начале? Минимум восемь дней.

— А это большое здание рядом — какой оно высоты?

— Тридцать метров. Оно должно было быть высоким — мы хранили ракеты в вертикальном положении.

— В центре испытательного стенда — какой-то канал…

— Канал для отвода выхлопных газов. Ширина — семь метров.

Через десять минут она подвинула к нему ещё одну пару снимков:

— Может, перейдём к этим?

Они проработали больше часа, снимок за снимком. Сначала он был просто заинтересован, потом охвачен ностальгией, а под конец — словно преследуем. Его жизнь лежала перед ним такой, какой она была в тот момент, когда он в последний раз по-настоящему чувствовал себя счастливым. Всё было в идеальной перспективе. Вот лаборатория двигателей, где он работал с Тилем. Вот аэродинамическая труба. Вот его жилой дом. Вот стартовая площадка. Вот старый отель, где жила Карин, и пляж, где он плавал в тот самый последний вечер.

Он откинулся на спинку стула и потер глаза.

— Вы устали? — спросила молодая англичанка. — Хотите сделать перерыв?

— Когда именно были сделаны эти снимки?

Она подняла одну из фотографий и перевернула её.

— Двадцать первое июня 1943 года. Два часа дня.

Она протянула снимок ему. Он поднёс его к свету.

— Помню, в июне я видел самолёт — точнее, его инверсионный след — очень высоко в небе. Возможно, это и был тот, что сделал этот снимок.

— Вполне возможно. На той неделе над Пенемюнде было три разведывательных вылета.

— Чтобы потом разбомбить нас?

— Именно так. Вы тогда были там?

Он кивнул.

— Если увеличить этот снимок достаточно сильно, вы могли бы увидеть меня вот здесь. — Он постучал по фотографии. — На дороге, выходящей из территории Экспериментального центра, на краю леса, я смотрел в небо.

Он вернул