Но жизнь продолжалась. Дня не прошло, как вернулся, в дверь забарабанили. Подруга покойной жены, Ирина Петровна, примчалась, а вслед за ней Мария – эта рыжая ехидна зашла. Соседи позвонили им, что всю ночь по квартире кто-то ходил. Уж не воры влезли? Прибежали и ахнули, увидев Ивана, которого столько времени не было дома.

– А что не сообщил? – сразу с порога сказала Петровна. – Мы бы встретили. Здоров был, Ваня! Вижу, немного оживаешь, и лицо прояснилось, а то совсем почернел, когда беда пришла. Ну, как себя чуешь, почему не сообщил?

Прыгая с пятого на десятое, затараторила Петровна.

– Сам добрался, – буркнул Иван. – Что зря людей беспокоить.

– А может, в магазин сходить? – сказала Мария. – Я бы купила продукты. У тебя же хоть шаром покати. Обед бы приготовила. Ты же с дороги. Кушать хочешь. Что купить, Иван? Я быстренько схожу…

– Сам схожу, если нужно будет, – нахмурился Иван. – Обойдусь без помощников. Пора привыкать к этой жизни.

– У меня суп есть. Вкусный! Только что приготовила… – запнулась Мария. – Может, принести кастрюльку? Покушаешь…

– Без тебя справлюсь, – перебил Иван. – Что пристала со своим супом, как банный лист к заднице? Не успел приехать, уже ломятся в двери. Без тебя обойдусь. Ишь, жалельщица нашлась! Кастрюлю с супом она принесет. Накормит бедненького. Пожалеет. Да пошла ты…

Иван поморщился и отмахнулся от нее.

– Ну и справляйся, – вспыхнула Мария. – Никто тебя не собирается жалеть. Хотела по-соседски помочь, а он развыступался. К нему с добром, а он…

И она ушла, с треском захлопнув дверь.

С той поры Мария взъелась на него. А Петровна редкий раз, но всё же заходила к нему. Помогала по хозяйству. То полы вымоет, то пыль по верхам вытрет. Ивану тяжело было подниматься на табуретку. То постельное белье простирнет или что-нибудь из магазина принесет. И всё это старалась делать незаметно, так, словно мимо проходила и забежала на минутку. Она пыталась вернуть Ивана к жизни…

Но постепенно, все реже и реже стали заходить соседки, потому что у каждой своих забот полон рот, у всех семьи, а они пропадают днями у одинокого соседа. Это ж какому мужику понравится? Может, мужики ничего не говорили, какая-никакая, а мужская солидарность существует, и каждый понимал, что на месте Ивана мог оказаться любой из них. Но все равно помощницы реже стали появляться. Иван тоже огрызался, когда соседки слишком навязчиво предлагали свою помощь. Если жены в доме нет, чужая не помощница. Ивану волей-неволей, но пришлось возвращаться в эту самую жизнь.

Возвращение было трудным. А честно сказать, он, наверное, до сих пор считал, что находится между прошлым и настоящим. Застрял и никак не может вернуться в эту жизнь. Если бы работал, легче перенес эти беды, что свалились на него. Всё же с людьми, все же крутился бы по работе, глядишь, меньше думал про супругу и сына. А тут днями и ночами сидит один в четырех стенах и невольно, о чем бы ни подумал, а мысли снова и снова возвращают его в то злополучное время, когда погибли самые близкие для него люди, и опять начинает себя корить, если бы в тот год не случилась с ним беда, тогда бы они были живы. И, как ни крути, получается, что в их смерти виноват он, и только он – один и никто более.

Иван снова стал заглядывать в рюмку. Срывался, когда пенсию приносили. А летом, бывало, брал бутылку и уходил на кладбище. Садился возле могилки, где лежали супруга и сын, выпивал и начинал с ними разговаривать. Если бы его увидели со стороны, кто-нибудь сказал что у мужика крыша поехала бы, и принялись бы крутить возле виска, а другие молча проходили и махали рукой – болтает, ну и пусть болтает. Никому же не мешает. И каждый шел по своим делам. А Иван сидел и разговаривал с ними, как с живыми. О себе говорил, как ему плохо без них живется, про дочку, что у нее уже трое ребятишек, про соседей, как они живут. Вообще обо всех новостях рассказывал, а лишнего выпьет и не замечал, как засыпал там же. И, очнувшись, тащился в город.

С годами костыли бросил, но с клюкой не расставался. И плечо болело. Годы прошли, а к непогоде хоть на стену лезь. Подружка жены, Нинка или Петровна, как ее называли во дворе, частенько заводила разговоры про женитьбу. Даже не про женитьбу, а что в доме нужна женская рука, чтобы за порядком присматривала и за ним, а что он может сделать со своей шлеп-ногой да приподнятым крылом. Ну, разве только если стакан в руке держать, она ехидничала, но тут же грозила ему, если увидит пьяным, сразу его дочери сообщит. Но сама при каждом удобном случае все разговоры сводила к тому, что в доме нужна женщина…

Иван избегал такие разговоры. Но в то же время понимал, что слишком тяжело жить без женской руки в доме. Он всегда вспоминал свою Антонину, как она справлялась с домашними делами. А когда её не стало, у Ивана всё из рук стало валиться. Не получается и всё тут! Ладно, редкий раз Петровна помогала, ну еще кто-нибудь из соседок забежит, то булку хлеба принесут, то овощей или фруктов с дачи, но в основном на его кривые плечи ложатся все обязанности по дому. Брался за домашние дела и не знал, плакать ему или смеяться. Сколько времени живет один, а не научился стирать или порядок навести в квартире. Займется постирушками, забудет и смешает черное с белым, а потом с удивлением и руганью рассматривает, что у него в руках находится, то ли половая тряпка, то ли рубаха в непонятных пятнах и разводьях. А уборка – это вообще тоска зеленая с его-то кривой ногой и плечом – крылом. Ни взлететь и не оттолкнуться. Ладно, по низам, то есть полы, можно шваброй грязь развести и мусор по углам растолкать, а выше не получается. На стул не залезешь, и одна рука не поднимается. Какой уж тут порядок наведешь. Ладно, простенький суп сварить или картошку пожарить – это у него еще получается, но что-нибудь повкуснее, как готовила его Антонина, у него не выходит. Руки не